Утром он наскоро сложил чемодан и, взяв его с собой, уехал в редакцию. Шеф давно предлагал ему командировку в Анадырь - ночь он встретил уже в самолете. Пробыл он там месяца три и ни разу оттуда не написал ей. Когда он вернулся, в квартире было все прибрано, все чисто, а на письменном столе лежала записка, уже успевшая немного пожелтеть: "Ты так и умрешь один - как волк, в яме..."
Однажды вечером, прошлой зимой, он встретил ее в ресторане с каким-то облезлым, до отвращения паскудным на вид мужиком, судя по манерам - явно из подпольного, полуворовского мира. На лбу у нее обозначилась резкая морщина, лицо было накрашено, она жеманилась, закатывала глаза, неестественно хохотала, и было ясно, что она ненавидит этого мужика, но находится в полной его власти. Дождавшись, когда ее спутник на минуту вышел, Борис подсел к ней. "Уйди, убийца..." - сказала она и отвернулась.
Так что же, все было напрасно? И его стремление, чтобы всем вокруг было хорошо,- это и была самая главная ошибка, ошибка с начала и до конца? Или линия была верная, но только у него на нее не хватило сил? И надо было и дальше разрываться пополам, лавировать, врать, изворачиваться, примирять непримиримое, поступаться одним, терпеть другое, не спать ночей, препираться по пустякам, валяться в ногах, убеждать, уговаривать, упрашивать, просить прощенья и самому прощать - и все-таки гнуть, гнуть свою линию, несмотря ни на что? Ну почему, почему не может быть всем хорошо? Почему "или - или"? Кто доказал, что это закон? Разве иначе нельзя?.. Да нет, можно, конечно. Только на это надо много сил, очень много сил - это груз, тяжкий груз, и тянуть его нужно всю жизнь... Он лично не смог, этот груз чуть было не раздавил его. Нет, с него хватит, пусть теперь пробует кто-нибудь еще...
- Боря, знаешь что...- вдруг сказала Вера Арсентьевна, решившись наконец прервать слишком уж затянувшееся молчание.- У нее остался сын, ему еще и года нет... Он очень похож на нее... Я отдала его соседям - здесь, за забором. Ему у них плохо, он раздражает их. Они бы с удовольствием сплавили его кому-нибудь... Понимаешь, я бы сама взяла... Но я стара, мне, наверное, уже немного осталось...
Борис долго не отвечал, ковыряя прутиком мокрую землю под ногами... Перед глазами на секунду вдруг возникла его комната - обжитая, тихая, без проблем, где люди теперь появлялись как сон, не задевая и не тревожа больше ничего Все уже отболело, отшумело, все встало на свои места, и, по существу, кроме пишущей машинки да нескольких любимых книг,- что еще теперь было нужно ему? Люди? Но сколько же можно говорить на этом языке глухих? Нет, ему не нужен никто, он заматерел, окреп, свыкся с миром и с собой, и как-нибудь он уж сумеет дотянуть один... И пса - не надо! Не надо пса!.. А впрочем... Эх, Борис Аркадьевич, не надо бы этого. Не надо! Ты же знаешь, что не надо... Остановись!
- Ладно, тетя Вера. Веди.
1977
