Александр Шленский

Вкрадчивое прикосновение смерти

Для того чтобы понять устройство мира и проникнуть в сокровенную суть вещей, необходимо уметь расширять сознание и выходить в новые сферы реальности. Делать это можно по-разному. Однажды Гнидыч явился ко мне очень серьезный и мрачный и сказал, что сегодня вечером мы должны расширить сознание так, чтобы увидеть абстрактного червяка, которого никто не видит, но каждый чувствует. С этими словами Гнидыч вытащил из кармана пакетик со специальными колесами, которыми мы с ним время от времени закидывались. Колеса были совершенно левыми - от них почти никогда не вставляло, но зато очень конкретно и быстро тормозило. Вот и в этот раз - не успели мы заглотить колеса, как наши ласты накрепко приклеились к полу. В приклеенном состоянии мы могли передвигаться только с антисветовой скоростью, то есть практически с нулевой. Гнидыч потом утверждал, что когда ему захотелось поссать, и он решил пойти в туалет, то оказалось, что после трех часов утомительной ходьбы он только еще выходит из-за стола. Гнидыч понял, что придет в туалет не раньше чем через неделю и конечно успеет за это время двадцать раз обоссаться и обосраться в пути. Эта мысль привела его в полное отчаяние. Но тут Гнидыч неожиданно увидел спасительный унитаз прямо напротив себя. Унитаз был маленький, белый и круглый, и стоял прямо на столе в пределах досягаемости рукой. Гнидыч осторожно взял унитаз в руки, поднял крышку и уже хотел было туда нассать, но заметил, что там насыпан какой-то белый порошок, и решил сперва его занюхать. Порошок, однако, оказался совершенно левый - крупный, ужасно липкий и очень сладкий на вкус - хоть в чай сыпь. На занюх же порошок совсем не годился.

Короче, я Гнидыча обломал, когда он уже вынул хуй наружу и совсем было собрался нассать в мою сахарницу. Я велел ему поссать в окно, потому что все равно внизу козырек от подъезда. До окна мы плелись вдвоем примерно час, потом минут сорок ссали дуэтом и обоссали весь козырек. И я тогда спросил Гнидыча:

--- А вот Гнид, скажи мне сперва, где живет твой абстрактный червяк?

-- Нигде. Или наоборот, всюду. -- не задумываясь ответил Гнидыч.

--- Да нет, ты мне по сути объясни. -- возразил я, не удовлетворившись ответом. -- Вот скажи, в тебе он может жить?

-- Запросто. Он там и живет. Я его падлу почти все время чувствую внутри.

--- А во мне?

Гнидыч посмотрел на меня оловянными пуговицами, прикрытыми сверху тонкой куриной плевкой век, и отчеканил:

-- И в тебе, Ромочка, и в тебе! А как же!

--- Ну тогда скажи мне еще и такой вопрос: этот твой червяк - он у нас с тобой общий?

-- Нет, Рома. У тебя он свой, а у меня свой.

--- Но он же все равно один на всех? То есть, в одном экземпляре?

-- Он всегда в одном экземпляре. Только у каждого этот экземпляр свой. У тебя он свой, а у меня - свой.

--- Но при этом он ведь все равно один, общий? Один на всех?

-- Конечно! А как же еще!

--- А почему оно так?

-- Ромуальд, это же просто. Оно так потому, что абстрактный червяк это твоя смерть. Смерть у нас у всех одна, общая, но при этом ползает по каждому из нас ин-ди-ви-дуально.

Слово "индивидуально", произнесенное Гнидычем медленно и раздельно по слогам, почему-то прозвучало с мистическим оттенком и навеяло на меня легкий суеверный ужас.

--- Гнидыч, а нафига же она по нас ползает? Мы же еще живые!

-- Рома, а кто тебе сказал, что мы все время живые? Я сейчас тебе все объясню, и ты сразу поймешь, что червяк просто не может по нас не ползать. Вот смотри. Мы с тобой сколько времени из окна ссали?

--- Ну где-то час, может чуть больше.

-- Ну видишь? Всего час. А теперь скажи, что делает твоя ссалка еще двадцать три часа в сутки?

--- Да в общем, ничего.

-- Вот в этом все и дело, Романопуло, в этом все и дело! Когда есть что-нибудь, которое существует, чтобы что-то делать, и оно этим не все время занято, то когда оно этого не делает, по нему в это время сразу начинает ползать смерть. То что не употребляется по назначению дольше положенного срока, подлежит смерти - это ее добыча. Смерть всегда нуждается в материале, чтобы отдать этот материал новой, более деятельной жизни. Поэтому червяк смерти ползает по каждому из нас и строго следит, чтобы ничто из живущего не бездействовало. Пока все в нашей жизни действует нормально, червяк ползает по нас очень тихо и вкрадчиво, но как только действие прекращается, червяк тут же разевает пасть. Вот например, когда ты не ссышь, в твою ссалку тихонько приползает абстрактный червяк. Когда твоя ссалка не ссыт, она в это время мертвая, и червяк ее в это время жрет.

--- Гнид, а скажи, как он ее жрет?

-- Тайно, Рома. Тайно, неслышно и вкрадчиво. Этого снаружи ни увидеть, ни услышать никак нельзя. Можно только почувствовать изнутри. Ты изнутри себя, а я изнутри себя.

--- Ну и что ты чувствуешь?

-- Да вот, как бы тебе объяснить... Ну смотри: мы с тобой сколько раз уже этими тормозными колесами закидываемся?

--- Может, раза три... А может быть, одиннадцать. Я не считал... А какая разница?

-- В том-то и дело, что для абстрактного червяка нет никакой разницы, три раза или одиннадцать.

--- Три раза чего?

-- Да без разницы чего! И без разницы, сколько раз. Я же тебе только что объяснил, что для червяка разницы никакой нет. Он не на цифры считает, а на высшую полезность для жизни. Не для твоей конкретно жизни, а для жизни вообще. Естественная смерть - это инструмент жизни, с помощью которого она избавляется от всего ненужного и превращает его в нужное, и таким образом продолжает сама себя. Червяк ползает по живому и вынюхивает, а нужно ли еще для Жизни то, по чему он ползает. И если оно не нужно, то он начинает его жрать, чтобы оно скорее стало мертвым. Вот такой, Ромео, в природе закон - и я чувствую все это изнутри.

--- А ведь наверно, Гнид, ты прав! Что-то в этом есть. Помнишь, мы по биологии учили, что в многоклеточном организме у каждой клетки есть свой срок жизни. По окончании этого срока клетка отмирает, и на ее место появляются новые клетки. Помнишь выражение "Жить - значит умирать"? Не знаешь, кто это сказал?

-- Да что тут знать? Энгельс сказал. Только ты ведь про биологию начал, вот и продолжай про биологию, а с Энгельсом пускай философы разбираются.

--- Хорошо. Слушай дальше про биологию. Был раньше такой ученый по фамилии Вирхов, который утверждал, что организм - это вроде как государство из живых клеток. И что у них есть как бы свои правила поведения, распределенные роли, вроде бы как должности, которые они занимают в этом государстве, ну и так далее. В наших учебниках всю дорогу писали, что это неправильная, устаревшая теория, и что идеи нервизма у Павлова объясняют все гораздо лучше. А теперь ясно, что вся эта пропаганда Павловского учения была чистой воды идеологией. Ведь по Павлову, с подачи коммунистов, получалось, что роль центральной нервной системы в организме - это как руководящая роль партии в стране. Понимаешь? Павловская теория давала лишний повод для легитимности их партии. Типа, смотрите - мы повторяем самое лучшее, самое совершенное в природе - ее структуру управления организмом. Вот мол, на Западе по нескольку партий, и это против природы. А вот у нас только одна, самая лучшая, самая правильная. У нас страна как организм, а партия как его центральная нервная система. Понимаешь теперь, почему Вирхова во всех учебниках критиковали? Потому что он был за демократию клеток, а у нас тогда шестая статья была основой всего.

-- А что тут особо понимать? Ну, идеи централизма. Руководящая и направляющая. Старо как мир. Все восточные империи на этом стояли. Как-то я прочитал, что древнем Риме, когда строили водопровод, то тянули ветку из центра на много стадий, хотя можно было взять отвод практически рядом. Считалось, что все должно проистекать из центра. Идея простая. Дальше-то что?