– Ты понимаешь – задумчиво проговорил Валера – ведь как раз для него лично и было интересно разобраться сразу во всём на свете.

– Так и мне интересно разобраться во всём на свете. Я и пытался разобраться во всём, только я разбирался конкретно, через театр. А ты?

– Я, Матюша, человек скромный. Мне бы в самом театре как следует разобраться. Ну а в чем ты хочешь разобраться через театр? И почему именно через театр?

– Я не знаю, почему. Это нельзя объяснить. Так хочется, и с этим ничего не поделаешь. Ты вот разбирался в театре, а я пытался разобраться через театр с человеческой душой, с жизнью, что ли…

– Это как?

– Ну когда пытаешься понять, что за всем этим стоит, почему люди ведут себя в каждом конкретном случае именно так, а не по-другому, то театр уже становится вроде не как цель, а как средство. Типа как инструмент. И я пытаюсь этим инструментом залезть в душу и что-то там померить, пощупать, потрогать. И когда добрался до чего-то, открыл для себя, почему оно так, а не по-другому, то как-то легче становится. Помнишь, как осёл сказал, что нет никакой логики в том, кому и зачем всё это надо? Вот я и пытаюсь в театре быть режиссером всего этого. Когда ты сам режиссер, то тебе поневоле приходится понять, зачем тебе всё это надо. И вот тут я и вижу ответ на ослиный вопрос, на который логика ответить не может. Короче, театр – это моя точка входа.

– Какая точка входа?

– Ну, это наш программист на работе так говорит: «потерял точку входу» или «нашел точку входа». Это что-то такое в компьютере, куда надо попасть, чтобы начала работать программа. Я так для себя понимаю, что точка входа – это как бы место, через которое ты можешь попасть куда тебе надо, чтобы узнать или сделать что тебе надо. Но для этого надо сперва попасть в свою точку входа. Без нее ничего нельзя ни узнать, ни сделать. Вот как театр закрылся, так я и потерял свою точку входа в жизнь, а без нее жить плохо. Точку входа никакие деньги не заменят. Для жизни эта штуковина – поважнее денег.

– Ты не совсем прав, Матюша. Для многих людей деньги – это как раз и есть точка входа в жизнь.

– Нет, Валера, вовсе нет. Просто многие люди думают, что с деньгами им будет легче найти свою точку входа. Они думают, что за деньги до этой точки можно вроде как на такси доехать, с удобствами. А пешком им неохота, ломает, да и долго.

– Так что, ты считаешь, что Франц просто не мог найти свою точку входа?

– Так конечно, Валера, это же очевидно. Вот у нас с тобой точка входа – это театр. У программиста – компьютер. У банкира – банк и капитал. У астронома – телескоп и звездное небо. А у Франца не было точки входа. Он хотел пройти к своей истине напролом, прямо через стену. Вот поэтому на четвертом ярусе его и посадили в одиночку – чтобы он в себе разобрался. Чтобы нашел свою точку входа. Смотри, ведь там на четвертом ярусе у него был полный комфорт – библиотека, музыка, кинозал, все было. Все ему дали, кроме других людей. Чтобы никто не отвлекал, чтобы можно было покопаться в себе. А он струсил, не стал изучать себя и разбился из окна. Поторопился.

– Я понимаю, Матюша, о чем ты говоришь. Прав ты, конечно. Можно искать истину снаружи и рваться куда-то вовне, а можно углубиться в себя и искать ответ там. Только искать ответ – силы нужны, а он уже все силы истратил. Помнишь, ты как-то слушал Макаревича: «Теперь ты устал, и тебе все равно, Как жизни остаток дожить». И ты еще вспомнил про Монтеня, как он писал, что устал от жизни, и больше не хочет искать истину, как-то так. И потом, ты пойми, он же раненый был, ему еще какие-то таблетки давали на третьем ярусе, у него крыша поехала.

– Ты знаешь, Валера, я не думаю, что это от табле…

Тут я осекся. Мое тело резко вздрогнуло в воздухе, как у парашютиста при раскрытии парашюта, и мои руки оторвало от Валериных. Одновременно темнота вокруг нас начала расступаться, появилось слабое розовое свечение, которое постепенно стало оранжевым, затем желтым, а еще через какое-то время белым. Меня плавно развернуло и с размаху плюхнуло на что-то мягкое. Затем я почувствовал еще один толчок – видимо, рядом со мной плюхнулся Валера. Несколько минут мы озирались по сторонам и протирали глаза, пытаясь прийти в себя. Придя в себя, я обнаружил, что сижу на огромном кожаном диване офисного типа в большом зале, залитом ярким люминесцентным светом, от которого резало глаза, а рядом со мной сидит Валера и ощупывает ушибленное в трубе колено.

– Валера, ты как? – спросил я. – Попробуй наступить на ногу.

Валера встал, пошатываясь, и с трудом сделал несколько шагов.

– Да не, старик, все нормально, синяк только, переломов нет. А ну, теперь ты встань.

Со мной оказалось сложнее. Как только я встал, у меня закружилась голова с такой силой, что я рухнул обратно на диван.

– Матюша, не волнуйся, подыши глубоко, расслабься и еще раз попробуй.

Я глубоко подышал, затем уперся руками в колени и стал потихоньку приподниматься. Голова кружилась уже меньше, но глаза, привыкшие к темноте, еще сильно резало от света. Я осмотрелся вокруг. Зал был большой, с высоким белым потолком, усеянным множеством казенных люминесцентных ламп, которые я ненавижу. Напротив дивана стоял громадный письменный стол, на котором не было ничего кроме телефонного аппарата, а на дальней стене почему-то висел большой портрет Ленина. На ближней к нам стене находилось огромное табло. Я поднял трубку телефона, хотя сомневался, что по нему можно будет куда-то позвонить. Неожиданно я вспомнил название аттракциона: «вызывание духов по телефону».

– Дежурный по сто семнадцатой секции у аппарата. Назовите личный код и код вызова – послышался в трубке бестелесный голос.

– Извините, мы сюда из трубы свалились! Нам нужна помощь, – с трудом выговорил я.

– Какая труба? О чем Вы говорите? Обращайтесь согласно текущему протоколу. Назовите свой личный код.

– У меня нет никакого кода! Нам нужна помощь!

– Специфицируйте проблему в рамках классификатора сто двадцать семь бета и укажите код помощи.

– Я не знаю никакого кода! Я не знаю никакого классификатора! – отчаянно завопил я. – Мы здесь случайно оказались!

– Хорошо, вызов принят. Код помощи – «общий». Ваш номер сервиса двадцать один дробь сто тридцать четыре тире сто семнадцать тире двадцать один эйч. Записали?

– У меня не на чем записать. Мы здесь случайно оказались! Мы даже не знаем, где мы!

– Кто вы такие? Как вы здесь появились?

– Я же сказал – из трубы!

Голос в трубке недоуменно хмыкнул, а затем его обладатель обратился к кому-то рядом мимо трубки:

– Послушай, Крис, похоже, какие-то живые растяпы свалились к нам через трубопровод Брэкстона. Они сейчас звонят из приемного шлюза биоуловителя в секторе Эйч. Ты когда-нибудь видел живых людей в Пунтилляторе Шмульдерсона?

Ответа Криса я не расслышал. Дежурный снова обратился ко мне прямо в трубку:

– Хорошо, сервисная бригада уже в пути. Расчетное время следования четыре минуты двенадцать секунд. Конец связи.

Вдруг ожило табло на стенке. Оно осветилось голубоватым светом, и на нем появился текст:

– Валера, ты знаешь, что такое Пунтиллятор Шмульдерсона?

– Не знаю, но это название мне не нравится.

– А мне не нравится, что мы с тобой в нем – единственные живые люди. Я так понял из слов дежурного, он там сказал какому-то Крису, что мы попали сюда через трубопровод Брэкстона.

– Не нравится мне все это, Матюша, ой не нравится, – сказал Валера. Пожалуй, это будет похуже, чем в «Техасском рейнджере».

– Ты думаешь, опять драться придется?

– Да нет, Матюша, не в драке дело. Тут что-то гораздо более тухлое намечается, а вот что, я пока не знаю.