И еще один миф. Считается, что того проповедника предал всего один человек из числа его учеников. И это тоже чушь! Все, все люди его предали! Ведь первая мысль каждого была о том, что человек, умеющий любить всех, получит больше всех любви в ответ. Поэтому все и возревновали и спокойно дали распять несчастного изобретателя. Всю человеческую историю людей, которым отпущено природой больше любви и любопытства, казнят их ревнивые собратья. Весь смысл человеческой жизни состоит в том, чтобы отдать свою любовь миру, который вокруг тебя. А когда человек не может этого сделать, он своей ненавистью хочет истребить ту часть мира, которая мешает ему его любить. И когда рядом живет человек, чья жизнь наполнена великой любовью, многие начинают думать, что их собственная любовь к миру мелка и ничтожна. Их это оскорбляет, они ведь не ведают, что миру одинаково нужна любовь каждого человека, а не только самых великих в своем умении любить. И тогда человек, чья любовь столь велика, становится самым ненавидимым в обществе, и его убивают. Так случилось и на этот раз. Только после того, как его казнили, людям стало не по себе. А вдруг новый способ любить мир, в котором мы живем, лучше существующего, а вдруг он и впрямь может дать больше счастья? А вдруг эта новая, непонятная любовь и вправду может дать счастье вечное? И тогда некоторым стало стыдно содеянного, а других обуяла жалость нет, не к казненному, - а по упущенному счастью, которое он хотел, но не успел дать людям. А многим другим стало просто страшно. Вот так люди, кто из страха, кто из нечистой совести, а многие просто из корысти, стали поклоняться несчастному изобретателю как Богу и думать, что он мертвый может им помочь. Уже две тысячи лет люди притворяются, что умеют любить, как умел он. А ведь они убили его раньше, чем он успел научить своему способу любви хотя бы одного человека. Человеческая любовь все так же несовершенна, как была до него, и насилие и войны, являющиеся следствием этого несовершенства, не прекращаются всю нашу историю. Любовь - повивальная бабка насилия. Любовь, мои юные друзья, а вовсе не ненависть, как вы думаете по своей наивности..."
Виктор Витальевич щелкнул пультом, и экран погас. Няпа потянулась, вонзив когти в диванную подушку и вытянувшись длинной колбасой, спрыгнула с дивана, теранулась боком об ножку стола, а затем подбежала и ткнулась Виктору Витальевичу в ноги. Виктору Витальевич нежно погладил хвостатого члена семьи. Кошка муркнула, развратно изогнулась и заурчала. Профессор ласково потрепал Няпу за подбородок, а затем стал поглаживать по подставленному шелковистому брюху. Кошка разнеженно урчала, сжимая и разжимая лапы, а затем неожиданным быстрым движением схватила передними лапами гладящую руку и сощурившись, слегка куснула ладонь коротким, хищным укусом, по всеобщему кошачьему обыкновению.
"Вот так!",- резюмировал Виктор Витальевич, "Коллега без сомнения прав. Любовь - это самая жестокая вещь на свете, но к сожалению, жизнь без нее абсолютно невозможна". "А как же любопытство?"- поинтересовался я. "Понимаете, дорогой мой друг, в слове "любопытство" ведь тоже есть корень "любо". Так что это тоже любовь, ни больше ни меньше. Только это особый род любви. Это любовь не к тому миру, который мы знаем, а к тому, который мы хотим узнать, который нам еще не известен и потому часто нас страшит. Любопытство - это любовь к миру, которая умеет преодолевать страх неизведанного".
Попили чаю на смородинном листе с халвой, по вкусу явно купленной в русском магазине. Я даже и не уверен, есть ли у американцев халва. Пили не спеша, в полном молчании. Виртуальная личность, вероятно, могла и пить и есть, потому что поглощала чай и халву с заметным удовольствием. Няпа все время чаепития сидела у профессора на коленях, сдержанно поуркивая и неодобрительно щуря на меня зеленые крыжовенные глаза. Видимо, таким образом она хотела показать мне свое безусловное и исключительное право на внимание Виктора Витальевича, обусловленное статусом любимого члена семьи.
"Виктор Витальевич",- неожиданно попросил я,- "А можете Вы сделать меня виртуальным? Прямо сейчас?" "Разумеется, нет! Я не вправе вмешиваться в частную жизнь людей. Я - наблюдатель. Впрочем, покатать могу. На девяносто пятом шоссе сейчас жуткая пробка. Так я Вас сейчас отправлю домой с ветерком. Вашу машину где запарковать?" "Да где обычно во дворе, подальше от деревьев, а то там мусор падает, птицы опять же..."
"Ну ладненько! Спасибо Вам за участие и за интерес. Заходите еще. Телефоны мои у Вас есть. Побеседуем, чайку попьем. Роман свой где собираетесь публиковать?" "Да на Интернете конечно, где же еще!"- удивленно ответил я. "Думаете, там кто-то будет его читать?" "Право, не знаю, Виктор Витальевич!", честно ответил я. "Ведь я его написал не потому, что расчитывал, что кто-то будет его читать, а потому что не мог его не написать". "Прекрасно Вас понимаю",- ответил профессор,- "Собственно, я занимаюсь своими исследованиями по той же самой причине. Садитесь вон в то кресло и расслабьтесь. Сейчас будете у себя дома сидеть на своем диване точно в этой же позе. Ну, до встречи! Звоните, когда хотите, буду очень рад с Вами пообщаться!" - и пальцы Виктора Витальевича пробежали по клавишам.
13.
Good bye, all you people, There's nothing you can say To make me change my mind, Good bye... Pink Floyd, "The wall"
Удивительные мысли приходят мне в голову в вечерние часы, когда мутная волна суетного дня уже почти добежала до берега полуночи, чтобы разбиться об него, раствориться и схлынуть без следа. Сна еще нет, но и мысли уже не дневные. Другой у них цвет, другой вкус, темп, размерность... Вечерние мысли, почти ночные. Не сон и не явь, так - одурь какая-то. Глаза то открываются, то закрываются. Электронный будильник беззвучно отсчитывает время, но мне почему-то кажется, как будто я слышу какое-то дьявольское тиканье. О время! Неведомое, непонятное, удивительное время, зачем издеваешься ты надо мной? Почему не проходишь спокойно и гладко? Зачем роишь мысли в моей голове? Какие-то непонятные слова всплывают ни с того, ни с сего... Слова-то какие! "Любовь", "красота", еще какая-то ерунда... Зачем ты будоражишь меня, время, почему не даешь мне жить, как другим? Чего ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы я сказал, что нет на свете красоты, которая спасет мир, что есть на свете только любовь, которая рождает красоту? Что только благодаря любви мир, умирая, каждый раз возрождается вновь? Хорошо, я готов поверить тебе, о время, я готов это сказать, я уже это сказал. Да только кто же станет меня слушать? Ведь мир часто бывает груб, жесток и столь неизящен, что почти невозможно поверить в правдивость этих слов. Я и сам очень часто в них не верю. Так объясни мне, время, как же мне жить дальше, во что мне верить?
Но время не отвечает: оно медленно тикает в голове и кружит, кружит смерчи мыслей, без начала и без конца... Время никогда и ничего не объясняет сразу. Бывает, долгие месяцы все думаешь и думаешь об одном и том же, и не можешь вырваться из привычного замкнутого круга рассуждений, чувств и убеждений. Собственные пристрастия, собственная память цепко держат тебя в плену и не хотят отпускать. Но иногда вдруг в память врываются всплески и сполохи новых, неведомо откуда взявшихся ощущений, и в этот всегда неожиданный момент надо остановиться, замереть и замолчать, чтобы не спугнуть этот миг, не дать новым мыслям и новым чувствам убежать, еще толком не появившись, исчезнуть без следа.
Именно такое непонятное чувство возникало у меня много раз после той достопамятной беседы с Виктором Витальевичем в его небольшой квартире на Бикон стрит. Сперва я был абсолютно точно уверен, что мы пили чай в полном молчании, а потом мне вдруг начинало чудиться, что мы о чем-то говорили, и притом о чем-то чрезвычайно важном. Но каждый раз как только я пытался вспоминать про этот разговор наяву, я чувствовал, как будто чья-то неведомая рука мягко, но очень настойчиво уводит мои мысли совсем в другую сторону. А во сне я тоже не раз и не два вспоминал нашу беседу, и опять мне начинало казаться, что мы говорили за чаем о чем-то очень важном, и я даже припоминал свои чувства во время этого разговора, и один раз даже видел, как профессор спокойно и чуть иронично о чем-то мне рассказывает, но при этом я не слышал ни единого слова.
