- Ты почему приказа моего не выполнил? - насел было Ищенко на Кузина, когда группа вернулась на аэродром. - Ты же видел: Холин перевернулся, мой самолет подбили... Кто из нас командир полка, ты или я?
- Приказ был один: уничтожить цель. Вот мы его вместе с вами и выполнили, - невозмутимо объявил Кузин.-А без потерь на войне не бывает... Что касается остального, то ведь командовать группой вы же сами меня назначили. Ну я и командовал, как считал нужным.
Ищенко поначалу только руками развел: о чем, дескать, с тобой толковать! Потом оглядел еще раз свой покалеченный "ил", помолчал, помолчал да и буркнул отходя:
- Правильно, в общем-то, командовал!
А вечером полк получил от командира дивизии благодарность за отлично выполненное боевое задание.
Случай этот, повторяю, произошел гораздо позже, но бескомпромиссность Кузина, когда дело касалось того, что он понимал под выполнением воинского долга, никогда не была для нас секретом. Не заблуждались мы на сей счет и тогда. Знали: Кузин непременно настоит еще на одном вылете. Вот только на аэродром сядем...
Но получилось не совсем так, как мы предполагала.
При посадке произошло ЧП, которое всех прямо-таки огорошило. За объяснением, впрочем, не надо было далеко ходить. Напряжение последних дней, когда вылеты следовали один за другим, не могло не сказаться даже на таком железном человеке, как майор Кузин. И все же кое-кто из нас не сразу оправился от изумления: ошибку, которую допустил Кузин, не простили бы и самому зеленому новичку. Идя на посадку, он, вместо того чтобы выпустить щитки, убрал шасси. Промах свой, правда, Кузин обнаружил тотчас же. Но машина уже потеряла скорость, необходимую, чтобы набрать высоту. Катастрофа, нелепая и дикая, казалась неизбежной. Машину спас сам Кузин. Выручили хладнокровие и профессиональное мастерство летчика. В последний момент он сумел выровнять самолет и мягко притер его к полосе бронированным брюхом.
По просьбе Кузина, которому прижигали йодом сильно кровоточащую, рассеченную от удара о приборную доску бровь, с командиром полка пришлось разговаривать мне.
- Нужен еще вылет! На шоссе пробка. Пока не расчистят, деваться немцам некуда.
- Так-то оно так, - засомневался Ищенко, глядя не на меня, а туда, откуда доносилось чертыханье -Кузина. Ему кто-то успел намотать на голову бинт. Только вот, считая с утренними, вылет этот по счету пятым будет. Люди с ног валятся...
- Немцы - тоже! - стоял на своем я. - Нельзя им дать из затора выпутаться.
Подошли остальные летчики. Появился вслед за ними и Кузин. Физиономия у него под стать бинтам была совсем белая.
- Ты-то уж наверняка не полетишь! - повернулся к нему Ищенко. - Ты свое на сегодня уже отлетал...
- А свою машину на разок не дадите? - будто не слыша, негромко спросил Кузин. В глазах его читалась явная мольба. - Маршрут туда сложный, а я все подходы изучил...
В этот момент появился Фетисов с двумя механиками.
- Товарищ командир полка, разрешите обратиться к майору Кузину!
- Обращайтесь, - кратко обронил Ищенко.
- Взлетная полоса свободна, товарищ майор! Как и наказывали, отрапортовал Фетисов. И, не тая радости, добавил: - А машина ваша почти в полном порядке. К завтрашнему утру будет готова...
Ищенко, задрав рукав, поглядел на часы: времени до темноты оставалось достаточно. Во всяком случае, на один вылет хватит.
- Большая, говорите, колонна? - спросил меня. - И закупорена плотно?
- Плотнее не бывает, командир! - предчувствуя развязку, не смог я сдержать улыбки. - А у Кузина только бровь повреждена. Остальная голова, можно сказать, вся целая. Вполне боеспособен майор.
- А раз так, нечего резину тянуть. Еще упустите немцев! - принял решение Ищенко. И, обернувшись к Кузину, добавил: - Бери мой самолет!..
Подгонять нас не пришлось. Летчики и так, как говорится, рыли землю от нетерпения. Взяв новые боекомплекты и до отказа заправив баки горючим, группа быстро снялась с аэродрома. А вскоре штурмовики вновь - в который уже раз за день! - перевалили через линию фронта.
Изрядно потрепанная вражеская колонна буксовала на том же месте: расчистить возникшие на шоссе после бомбежки завалы и скопления горящей техники оказалось не так-то просто. Впрочем, к новой встрече с нами немцы, как могли, подготовились. Завидя возвращающиеся штурмовики, заговорили крупнокалиберные пулеметы гитлеровцев. Пара "илов", отделившись от группы, обрушилась на придорожные кусты, выковыривая оттуда бомбами вражескую батарею. Теперь ничто не мешало нам приступить к завершающей работе, и ведущий дал команду рассредоточиться. Штурмовики поодиночке стали пикировать на шоссе, вылавливая в огненном аду уцелевшие грузовики, бронетранспортеры. Каждый из нас тщательно выбирал цель, чтобы ни один реактивный снаряд, ни одна очередь не пропадали даром. Вскоре остатки колонны можно было списывать в утиль: весь двухкилометровый участок дороги превратился в сплошную огненную реку, над клокочущей поверхностью которой вспучивались багровые столбы взрывов и круговерть разлетающихся во все стороны обломков. Назад возвращались уже не все вместе, как днем, а порознь. Не знаю как остальные, но сам я от усталости чувствовал себя выжатым, словно лимон. И все же, если не считать чисто физических ощущений, на душе было легко. Сзади меня, за бронеспинкой, благодушествовал возле своего пулемета воздушный стрелок Харитонов.
- От ваших стволов небось хоть прикуривай, а мой голубчик будто из санатория возвращается: за целый день ни единого выстрела, - предвкушая конец трудного рабочего дня, а вместе с тем и близящийся ужин, завел разговор Харитонов. - Нелетная, видать, нынче для фрицев погодка!
- Считай, что сегодня ты за пассажира катался, - в тон ему отозвался я. Жаль только, стюардессы нет, а то б она тебе на радостях горячий кофе предложила.
Расслабившись, я и в самом деле вел машину, словно в мирное время на пассажирской линии: ровно, спокойно, строго по прямой - как раз так, будто торопился не к себе на аэродром, а в перекрестия прицелов вражеской батареи.
Так оно и случилось.
Когда до передовой оставалось совсем немного, я заметил впереди по курсу не то хутор, не то небольшую притулившуюся на отшибе деревушку. В обычное время я непременно бы обогнул ее стороной от греха подальше. А тут, как говорится, тормоза не сработали. Уж очень она показалась мне в тот момент безобидной. Не может здесь никого быть, мелькнуло в сознании, сколько раз над ней туда-сюда проходили - тишина, ни звука...
Но вот, едва крыши деревушки оказались у меня под крылом, в брюхо низко летящего моего "ила" полоснула в упор пулеметная очередь. Мотор сразу забарахлил. Через несколько секунд стало ясно, что вынужденной не миновать: разбита водяная помпа мотора.
- Придется садиться! - сообщил я Харитонову по переговорному устройству. Ужин, кажется, отменяется...
- Шут с ним, с ужином, - сразу стал серьезным мой стрелок. - Сейчас как-то не до еды: немцы под нами, командир!
- Из крупнокалиберного всадили! - не смог скрыть досады я. - Еще чуток протяну, а там пятачок придется искать. Речку впереди видишь? За ней наши...
Мотор захлебывался, работал с перебоями. Речку, правда, перевалить все же удалось. А там мотор и заглох. Тяжелая семитонная машина едва держалась в воздухе, планируя и теряя скорость.
- Прыгай! - приказал я воздушному стрелку. - Передовая позади.
- А ты? - спросил Харитонов.
- Попробую сесть на брюхо. Может, получится...
- Пробуй. Я погляжу...
Пререкаться со стрелком времени не было. Впереди показалась небольшая заболоченная лужайка. Не лучшее место для вынужденной посадки, но выбирать было не из чего.
- Держись, Харитонов! - крикнул стрелку в последний, момент. - Сейчас встряхнет!
Машина легонько тронула бронированным фюзеляжем лоснящуюся от воды землю, спружинила, проскочив изрядный кусок луговины в десятке сантиметров над грунтом, затем вновь, уже плотно и окончательно, припала к земле и, разбрасывая в стороны грязь вместе с фонтанами зеленой воды, пропахала как лемехом борозду и остановилась.
