И в материальное подтверждение своих слов Викториныч хлопнул по столу чуть ли не антикварной вещицей, сразу расположившей к себе безумного книжника. Гордин уже, предвкушая блаженство и наслаждение, как ребенок, радовался неожиданной удаче и, не глядя, сунул в карман пиджака следовательский презент, рассчитывая как следует рассмотреть его в камере. Подальше положишь, поближе возьмешь. Тем более, что встреча явно подошла к завершению.
Служитель Фемиды нажал незаметную кнопку, вошли охранники и повели Гордина теми же катакомбами назад, к себе. Вот как странно устроен человек! Как легко он обживается на самом неподходящем, казалось бы, месте! Только что он как перекати-поле катился по воле ветра, хотя обманывался, глупенький, что по свободному волеизъявлению, купался в холодном море, пил горячий чай или кофе, ухаживал за доступными и недоступными женщинами и вот уже радостно перебирается из одной тюремной крысиной норы в другую, но уже свою.
Дверь захлопнулась. Гордин достал книжицу в темно-голубом тканевом переплетике, испещренную непонятной типографской надписью на лицевой стороне. "Французский язык", - понял довольно-таки образованный сиделец, к сожалению этого языка не разумевший, и уже был готов принять презент Викториныча за изощренное издевательство, за мимоходную насмешку над азартнонезрячим книгочеем (и кто-то камень положил в его протянутую руку!), как, перелистав небрежно книжицу, выяснил, что внутри-то она вся напечатана на чистейшем русском, хотя и вековой давности.
Развернутый титульный лист на двух языках (русском и французском) гласил: "Ключ к русской грамматике для французов или переводы задач, содержащихся в этой грамматике, составленный Павлом Фукс, профессором. Третье издание, пересмотренное, исправленной и дополненное Б. Манасевичем. Франкфурт на Майне. Карл Югель, книгопродавец-издатель (М. Абендрот). 1888". (Для удобства читателя текст приводится в современной транскрипции. Французский титульный лист не воспроизводится из-за экономии места).
Первая мысль у Гордина была: "Жаль, очень жаль, что только ключ, без самой грамматики. А то бы, глядишь, французский выучил..." Потом он горько усмехнулся, вот тебе и международная книжная ярмарка, франкфуртское изобилие, и Карл Карлович на подхвате, чего изволите. Он, казалось, был уже готов сидеть в Лефортово хоть до морковкина заговенья, тем более с такими удобствами. Всезнающий друг и советчик современных москвичей, назабвенный "Московский комсомолец", например, недавно писал, как уважаемые и суперуважаемые дельцы и предприниматели находятся под следствием в жутчайших тюремных условиях: 50 человек на 30-ти метрах, 150 человек там, где должны быть размещены 30... А тут - чистота, тишина, порядок, бесплатное трехразовое питание и ещё антикварные книги в подарок от следователя. Не домзак, а санаторий, подарок судьбы.
Владимир Михайлович ещё не знал, что сидеть ему придется ещё немало, что Викториныч после сегодняшней беседы по душам уже никогда не появится, провалится как сквозь землю (таково, вообще, между прочим, свойство многих встречающихся нам людей на жизненном пути, только мы не обращаем на это почему-то внимание, озабоченные только собственным выживанием и своим неукротимым бегом к смерти: только бы успеть добежать первым, только бы выиграть, только бы опередить впереди бегущих! Вот он, театр абсурда, ежедневный и воистину небесплатный, потому что расплачиваемся очередным мгновением ускользающей, как шагреневая кожа, жизни!), а его дар станет составной частью очередного нетленного гординского произведения, половинной составляющей романа "Ключ" (есть, есть одноименное творение у М. Алданова, но Гордин его не читал и пока читать не собирался, тем паче, что и не мог, чтобы не быть обвиненным ниухомнирыльско-сержантовской четой в плагиате! И Наташевич оченно не советовал, Наташевич вообще был большой дока и пурист по части заимствований, гордясь своей архивно-книжной компиляцией, на которую бесконечно ссылались ученые поляки и французы. Что ж он умел находить свои слова, комар носу не подточит!).
На этом разнообразные, как видите, мысли его прервал щелчок открывшегося окошка в двери, через которое ему передали пачку писчей бумаги и шариковую ручку, с наказом не пытаться последнюю развинчивать, она все равно наглухо запаяна, так как у бывалых людей, блатарей, и стержень ручки может служить смертельным оружием. Выслушав охранительно-охранниковскую сентенцию, Гордин внутренне отмахнулся, а внешне, улыбнувшись по-чеширски, попытался поблагодарить сердобольных стражей порядка, но окошко уже захлопнулось и он снова оказался один на один со своей изъяхвленной совестью и решил вести с ней диалог при помощи извечного литературного приема тур-де-брас. "Салам, калам!" - пошутил он, глядя на ручку (для сведения незнающих, салам - означает приветствие, а калам - перо, как ему свято верилось в отсутствие всякого рода справочников и других учебных пособий, заменяющих память).
"Ключ" пока ещё не был написан, но в любом случае он не предназначался для цитирования в "Шутке Приапа", на что у нас, надеюсь, ещё будет другое время и другое место.
А сейчас нас ожидает восстановленное по памяти окончание триллера XIX века. Вообще, Гордин последнее время не мог жить современностью или ему это усиленно не давали. Тайной за семью печатями была для него жизнь современников, покупавших акции, живших на дивиденды, совершавших головокружительные карьеры министров и советников косноязычного президента. Не далее, как два дня тому назад в той же бульварной газетенке чуть ли не перед своим задержанием он прочитал, плюясь, полную поддельно-неподдельного восхищения статейку об одном удачливом чеченце, толком нигде не учившемся, работавшем лет до тридцати чабаном, но после случайного знакомства с более юным авантюристом, недоучкой-студентом и однофамильцем (или все-таки родственником?) широко известного генерала КГБ, приехавшего в Москву без копейки денег и мгновенно ставшего генеральным директором мощного концерна (производящего, конечно, воздух, но зато имеющего колоссальную прибыль) и организатором самой большой в России денежной лотереи, чудо-человека, честно и исправно платящего невозможно-огромные налоги, мечту женщин бальзаковского общества, надежнейшего столпа современного общества, наконец. Журналистка писала компотом, выпрыгивала из трусиков и лезла из кожи вон, доказывая и так очевидные достоинства героя своего интервью, а сколько осталось между тем в тени обиженных и разоренных, оскорбленных и умервщленных, если не лично им, то его людьми! Сколько легко и изящно украденных денег из государственного (а по сути нашего с вами) кармана перекочевало на его зарубежные счета, а то и просто в его личную тумбочку зачем про это писать! Это банально и неинтересно. Великая российская мечта, наподобие опередившей её по времени американской, уже начала свое неуклонное восхождение к зениту, и то, что одним из первых героев стал невежественный, но клыкастый симпампушка-чеченец, только доказывает универсальность формулы: или ты, или тебя...
С последними сакраментальными, хотя и совершенно ординарными раздумьями Гордин сел за стол и стал готовиться к развязке новообретаемого романа об удивительной могиле на кладбище его родного города П.
Герои и реальные люди, носившие одинаковые имена и фамилии по прихоти ли судьбы или по прихоти невзыскательного автора, образовывали причудливые танцевальные пары, исполнявшие попеременно то буги-вуги, то кэк-уок, то рок-н-ролл, то гавот или мазурку. Луна и солнце попеременно показывали друг другу кукиши через озонные дыры, все шире расползавшиеся над псевдодемократической Россией, а царское прошлое стыдливо закрывалось фиговым листком отмены крепостного права.
Реальная Таня Панина забрала у него почти все дефицитные сигареты, выпила массандровское вино и, не дав желаемого, уехала в Ялту. Виртуальная Таня Панина выбросилась из окна, бедная святая неопытная девочка.
Вот оно, единство и борьба противоположностей. Вот сосуществование двух форм общественного устройства: реального и вымышленного.
