Мурзик занимался успешно и самолечением. Он заходил в детскую комнату, забирался на письменный стол и, нажав всем весом на педаль-выключатель, часами лежал под зеленой настольной лампой, прогревая больные уши.
Ему никто не мешал. Хозяева разбегались рано утром на работу, приходя поздно вечером. Владимир Михайлович служил в издательстве, Марианна Петровна преподавала детишкам историю древнего мира, хотя в последнее время её все больше занимала наука наук - философия. Их молчаливая дочка Злата тоже почти полный световой день проводила в учении; после общеобразовательной школы она, часто даже не заходя домой, мчалась в студию юных художников, где осваивала азы графики и живописи. Кот был вынужден приноравливаться только к одному завсегдатаю совместного жилья - псу по кличке Джон, керри-блю-терьеру, необыкновенно породистому с великолепной родословной и связкой золотых медалей, который до сближения с Мурзиком обитал в своем животном одиночестве добрый десяток лет и возымел первоначально к коту большой интерес. Он любил его обнюхивать, как мохнатый кусок сыра; дружелюбно приглашал разделить игры с мячом или резиновыми игрушками; любил дотрагиваться лапой до мягкого, словно подушка живота. Спать вдвоем было также для каждого из них теплее. Но по утрам и вечерам их словно что-то раздирало; просыпалась вековая ничем необъяснимая неприязнь между родами, словно между мусульманами и христианами.
"Пуштунские племена" - окрестила их Марианна Петровна за то, что кажим божим утром они пробегали друг за другом, порой чередуясь местами (убегающий - догоняющий) по всем кроватям, по всем комнатам первоэтажного жилья.
Мурзик, как вы, надеюсь, помните, появился в доме Гординых аккурат под очередной Новый год; его новоиспеченный хозяин по этому поводу даже сочинил небольшую поэмку или же длинное стихотворение "Пес и кот", только никак не удосуживался опубликовать это юмористическое стихотворение, ибо сдавать его в редакцию журнала следовало примерно за полгода до приуроченного срока Новогодья; естественно летом он о переломе зимы не вспоминал, замороченный неотложными делами, а за месяц-другой до вожделенного праздника, спохватившись, понимал, что, увы, опять опоздал.
Так вот, как-то ранней весной, а может в самом начале лета Владимир Михайлович, человек весьма хозяйственный и крайне бережливый по мелочи, позволил от чистого сердца коту вылизать освободившуюся баночку из-под рыбных консервов. Для кошек ведь рыба - первейшее лакомство. Вскрывал же он эту баночку нелюбимым консервным ножом (у него был и любимый, не оставляющий зазубрин) и оттого возможно с особым остервенением; что ж, края вскрытия оказались в жестяных заусеницах, напоминающих не то зубы крокодила, не то рыбки-пираньи. Кот поранил от усердия язык, обиделся и ушел из дому. Последнее выполнить ему было особенно легко, поскольку через открытое кухонное окно он легко соскакивал на бетонную оградку подвала и далее - на землю.
Кот ушел, вся семья Гординых (и виновник ухода, так, кстати, и не осознавший свою вину полностью, и его благоверная, напрасно долгое время ещё вбивавшая осознание вины незадачливому консервовскрывателю, и дочь Злата, метавшаяся между родителями, каждого из которых любила наособинку, жалевшая кота-переселенца взрослеющим умишком, но ещё больше бездумным, предназначенным для любви сердцем считавшая по её девичьему разумению и суждениям, вычитанным из газет, что бедолага, скорее всего, отправился восвояси, в приволжские леса, повинуясь зову крови и родины) погрузилась в траур из-за исчезновения фактического члена семейства; пес Джон временами тоже явно грустил, то ли по утренним пробежкам, то ли по невозможности самому удрать по-кошачьи через окно, то ли, наконец, по причине неуклонного старения собачьего организма и соответственно ностальгии. Пес был в этой безалаберной семье единственным доподлинным философом, корни его рода шли из Ирландии, давшей миру Свифта, Джойса и Уайльда, высокочтимых его образованными хозяевами.
Так ни шатко, ни валко прошел год. Может, чуть более, чуть менее. Как обмолвился вечно рифмующий Гордин по другому поводу, но тоже о традиционном отрезке времени: "длился, тянулся, мелькнул и пропал..."
И вот Марианна Петровна со Златой зачем-то отправились через внутренний двор, окаймленный "хрущобами", в сторону железнодорожной станции, то есть той дорожкой, которой обычно Гордины не ходили, ориентируясь в основных перемещениях прежде всего на шоссе, вдоль которого располагались все необходимые жизнетворные и жизнеполезные учреждения, как-то магазины, школа, поликлиника, аптека, кинотеатр. И надо же буквально в десятке метров ходьбы и в двух шагах от дорожки они узрели пропавшего Мурзика, а он сразу же узнал неосторожных хозяев.
Кот был схвачен, доставлен домой, торжественно вымыт и накормлен по первому разряду всевозможными деликатесами, какие только водились в эпоху так называемого "застоя".
Владимиру Михайловичу отныне было строго-настрого запрещено приближаться к коту со своими пагубными услугами, а керри-блю-терьер, осторожно обнюхав усатого и, признав в нем блудного сына, стал заботиться о нем в дальнейшем поистине по-отечески и спать они снова стали вместе: пес большим клубком, а кот - малым, внутри основного.
По возвращении у Мурзика обнаружились многие новоприобретенные наклонности и странности, так он оказался приучен ходить по большой и малой нужде в унитаз, только смывать оказался неспособен. Затем он особенно возлюбил своего обидчика, старшего Гордина, и всегда встречал его вечером первым, вспрыгивал уже в коридоре хозяину на плечи, едва Владимир Михайлович сбрасывал верхнюю одежду, устраивался наподобие живого воротника и в этом виде перемещался часами. Иногда (чаще после того, как Гардин принимал ванну) он пристраивался к мощному обнаженному предплечью хозяина, не больно, но крепко закусывал кожу зубами, распластывался вдоль руки, когтисто обхватывая её лапами, и показывал дальнейшим своим поведением, что принимает хозяйскую руку за большую белую кошку. Кроме того, у Мурзика открылись экстрасенсорные способности, он безошибочно определял у любого члена семьи наиболее болящий на тот момент орган, и устраивался на проекции этого орган чаще всего во время сна выбранного им пациента, и лежал на облюбованном месте часами, кстати, добиваясь желаемого целительного результата, выздоровления. У Марианны Петровны он старательно эскулапил суставы рук и ног, а у Златы и Владимира Михайловича - их головы.
Что ж, жизнь шла обычным ходом, годы мелькали как светофоры, как потом оказалось, подточенная внутренними и внешними врагами, как термитами, незаметно рушилась держава, а пес Джон внезапно состарился, у него вследствие аллергии на укусы полчищ летних блох, которыми были заражены все близлежащие кустарники и трава, и возможно - особой нервной восприимчивости к интоксикации развился тяжелейший нейродермит и как-то во время отъезда Владимира Михайловича в очередную командировку задерганная и безутешная Марианна Петровна по совету очередного ветеринара позволила живодеру за умеренную плату усыпить измученное болезнью животное. Тогда же она тщательно отциклевала паркет, залила лаком мельчайшие трещины, чтобы, не дай Бог, блохи не притаились в ожидании следующих жертв.
После кончины керри-блю-терьера семейный уклад Гординых если не переломился, то дал заметную трещину. Владимир Михайлович уже не имел непреложной нагрузки в виде утреннего или вечернего выгула собаки, естественно не мог ставить сие занятие и усилие себе в заслугу, поэтому, когда иногда он возвращался со службы позднее обычного и к тому же подшофе (а контакты с коллегами и особенно с подшефными переводимыми им современными классиками тюрко-язычных литератур, то есть представителями братских народов, а отнюдь не ближнего зарубежья требовали хотя бы еженедельного возлияния для обсуждения жизненно важных проектов), только ночная прогулка с собакой или хотя бы приниженно-искательный разговор по поводу её возможной целесообразности были единственным громоотводом в общении с разбуженной или наоборот никак не засыпающей фурией, каковой становилась от тревоги и постоянного беспокойства за неадаптированного к советской жизни супруга сердобольная Марианна Петровна.
