– Что вы, мсье! В таком случае эти храбрые и бдительные люди давно бы его заметили. Почему вы спросили?

– Он закрывает лицо, как какой-нибудь волонтёр.

(Что означало солдата, подавшегося в разбойники.)

Элиза повернулась и увидела, что Гомер Болструд жмётся (трудно было бы подобрать другое слово) за поворотом канала, закрывая лицо длинной полосой клетчатой ткани.

– Живущие в северном климате нередко так поступают.

– Фи, как вульгарно! Если ваш ухажёр боится лёгкого ветерка…

– Он мне не ухажёр, просто компаньон.

– В таком случае, мадемуазель, ничто не препятствует вам завтра встретиться со мною здесь и преподать мне урок катания на коньках.

– Помилуйте, мсье! По тому, как вы содрогнулись при виде меня, я заключила, что вы почитаете это занятие ниже вашего достоинства.

– Разумеется, но я – посол и должен сносить любые унижения.

– Ради чести и славы Франции?

– Pourquoi non?

– Надеюсь, улицу скоро расширят, граф д'Аво.

– Весна близка, а когда я гляжу на вас, мадемуазель, то чувствую, что она уже наступила.

– …совершенно невинно, мистер Болструд! Я принимала их за статуи, покуда они не повернулись в мою сторону!

Они сидели перед огнём в основательном охотничьем домике. Внутри было довольно тепло, но дымно и тесно от звериных голов по стенам, которые, казалось, тоже повернулись к Элизе.

– Вы думаете, будто я сержусь, однако это не так.

– Тогда что вас гнетёт? Вы мрачнее тучи.

– Кресла.

– Я не ослышалась, сэр?

– Гляньте на них, – глухим от отчаяния голосом проговорил Гомер. – Тот, кто строил это поместье, не испытывал недостатка в деньгах, уж будьте покойны, но мебель! Либо топорная, как трон людоеда, на котором сижу я, либо собрана из прутиков. Гляньте, на чем вы сидите, – это кресло или вязанка хвороста? Я бы сделал получше за один вечер, пьяный, перочинным ножом!

– Тогда прошу прощения, что подумала, будто вы сердитесь из-за той нечаянной встречи.

– Моя вера учит, что ваши заигрывания с французским послом были предопределены. Если я размышляю о них, то не потому, что сержусь. Я просто должен понять, что это значит.

– Что он – похотливый старый козёл.

Гомер Болструд обречённо тряхнул большой головой и повернулся к окну. Стёкла звенели от вьюги.

– Надеюсь, всё не закончится побоищем.

– Какое побоище могут учинить восемь окоченевших англичан и семь полумёртвых французов?

– Я о голландцах. Народ, как всегда, на стороне штатгальтера[37], но поскольку сейчас заседают Генеральные Штаты, в городе полно офранцузившихся купцов – все они при шпагах и пистолетах.

– Кстати об офранцузившихся купцах, – сказала Элиза. – У меня хорошие новости для клиента по поводу рынка. Судя по всему, накануне войны 1672 года один амстердамский банкир предал республику.

– Вообще-то не один… но продолжайте.

– По наущению маркиза де Лувуа предатель, некий Слёйс, скупил в республике почти весь свинец, чтобы оставить Вильгельма без пуль. Слёйс считал, что война закончится в несколько дней, и Людовик, утвердив французский флаг на площади Дам, лично его вознаградит. Однако всё обернулось иначе. С тех самых пор у Слёйса полный склад свинца, который он не может продать открыто из страха, что толпа, узнав о предательстве, сожжёт склады, а его самого разорвёт в клочки, как в своё время братьев де Виттов. Однако сейчас он вынужден избавиться от своих запасов.

– Почему?

– Прошло тринадцать лет. Под тяжестью свинца склад оседает в два раза быстрее, чем прилегающие дома. Соседи возмущаются: он тянет за собой в трясину целый квартал!

– Отлично, господин Слёйс будет сговорчив, – сказал Гомер Болструд. – Благодарение Богу. Клиент обрадуется. Скупал ли тот же предатель порох? Запалы?

– Всё испорчено сыростью. Впрочем, к Текселу должна вот-вот подойти Ост-Индская эскадра. Ожидается, что она доставит селитру – цены на порох уже пошли вниз.

– Вряд ли они опустятся до приемлемого уровня, – пробормотал Болструд. – Можем ли мы купить селитру и сами его изготовить?

– Стоимость серы упала из-за вулканических извержений на Яве, – сказала Элиза, – но качественный уголь очень дорог. Герцог Брауншвейг-Люнебургский трясётся над своей ольхой, как скряга над сундуком с монетами.

– Бог даст, мы захватим арсенал в самом начале кампании, – проговорил Болструд.

От слов «кампания» и «захватим арсенал» Элизе стало не по себе. Она попыталась сменить тему.

– Когда я буду иметь удовольствие видеть клиента?

– Как только мы сможем застать его одетым и трезвым, – тут же отвечал Болструд.

– Для гавкера это должно быть несложно.

– Клиент совершенно не таков! – фыркнул Гомер.

– Странно.

– Что тут странного?

– Как можно быть противником рабства, если не по религиозным соображениям?

– Вы противница рабства, хоть и не кальвинистка.

– У меня есть личные причины. Однако я полагала, что клиент – ваш единоверец. Он ведь и впрямь против рабства?

– Давайте оставим в стороне домыслы и будем держаться фактов.

– Не могу не заметить, сэр, что мой вопрос по-прежнему без ответа.

– Вы появились на пороге нашей амстердамской церкви – некоторым показалось, как ангельское видение, – сделали более чем щедрое пожертвование и предложили любым способом содействовать нашей борьбе против рабства. Этим вы сейчас и занимаетесь.

– Однако если клиент – не противник рабства, как я содействую этой борьбе, покупая ему пули и порох?

– Вы, очевидно, не знаете, что мой отец, упокой, Господи, его душу, был государственным секретарём при покойном короле, пока английские паписты, действуя по указке Франции, не загнали его в ссылку, а там и в гроб. Он пошёл на это, зная, что ради высшего блага иногда приходится иметь дело с такими, как Карл II. Вот и мы, противники рабства, государственной церкви и в особенности – гнусностей римской веры, должны поддержать человека, который помешает Джеймсу, герцогу Йоркскому, долго оставаться на троне.

– Джеймс – законный наследник, не так ли?

– Как доказали дипломаты в споре о старшинстве королей, – произнес Болструд, – нет такого вопроса, который нельзя было бы затемнить, и в особенности – пороховым дымом. Людовик ставит на всех своих пушках слова: «Ultima Ratio Regum».

– Последний довод королей.

– Вы и латынь знаете?

– Я получила классическое образование.

– На Йглме?!

– В Константинополе.

Граф д'Аво двигался по гаагским каналам походкой человека, ступающего по раскалённым углям, однако некий внутренний стержень неизменно удерживал его от падения.

– Не хотите ли вернуться домой, мсье?

– Отнюдь, мадемуазель, мне нравится, – отвечал он, выкусывая по слогу за раз, словно крокодил, захватывающий пастью весло.

– Сегодня вы одеты теплее. Это русский соболь?

– Да, хотя плохонький. Вас ждёт гораздо лучше – если доставите меня домой живым.

– Это совершенно лишнее, мсье.

– Подарки и должны быть излишеством. – Д'Аво вытащил из кармана и протянул Элизе квадратик чёрного бархата. – Вуаля!

– Что это? – Она, забирая вещицу, воспользовалась случаем поддержать спутника под локоть.

– Так, безделица. Я бы хотел, чтобы вы её надели.

Безделица оказалась длинной и широкой, с Элизину ладонь, лентой, скреплённой на концах золотой брошью в виде бабочки. Элиза, догадавшись, что её носят через плечо, продела внутрь руку и голову.

– Ну как?

Д'Аво вопреки обыкновению не нашёлся с комплиментом. Он только пожал плечами, словно говоря: «Не важно как». Это укрепило Элизино подозрение, что чёрная бархатная лента поверх наряда для катания на коньках выглядит довольно нелепо.

– Как вы вчера выпутались из своего затруднения?

– Попросил штатгальтера отозвать английского посла назад в Бинненхоф. Тому пришлось совершить поворот кругом – манёвр, к которому дипломатам коварного Альбиона не привыкать. Мы двинулись за ними и свернули на первом же перекрёстке. А вы из своего?