- Все, что вы, ваше превосходительство, говорите, несовместимо... да-да... несовместимо с принципами... высокими принципами!.. Я не могу допустить... здесь, в стенах... британских стенах! Вы... вы не смеете даже подозревать меня... нас... Во всех странах первой заботой английского джентльмена и дипломата является забота о благе и процветании местного населения, где бы ни развевался британский флаг... И всем это хорошо известно. Он развевается во имя благородства, высокой морали и справедливости...
Грушеподобная голова консула блестела... Возвышенные чувства так и мерцали. Но Гулям не стерпел и, хоть дал себе слово не дразнить и не раздражать эту английскую лису, резко бросил:
- Мы, афганцы, не терпим двоедушия... Мы, простые, честные люди, не верим вам, торгашам, неверным на слово, коварным в поступках... Я не верю ни одному вашему слову. Я знаю, вы, англичане, перед всем миром стараетесь представить афганцев дикарями и убийцами, а сами...
Благородное негодование отразилось на лице Анко Хамбера. Он встал, развел во всю ширину стола руки - а они оказались у него удивительно длинными - и поклонился. Весь вид его говорил: "Я разговаривал с вами как с человеком, а вы..."
Но Гулям сразу понял, что все высокомерие, вся самоуверенность, вся наглость, все сознание своей силы почему-то не позволяют Анко Хамберу просто вышвырнуть его, Гуляма, за дверь без всяких разговоров. Одного-единственного оскорбления из сотен высказанных им во всеуслышание в этом чопорном кабинете этому чопорному, самонадеянному господину было более чем достаточно.
- Вот вы, несдержанный в выражениях господин Гулям, - сказал Анко Хамбер, - вы отзываетесь о нас, англичанах... так... Не удивляюсь. Люди Востока вообще лишены свойственного европейцам чувства справедливости... А мы, англичане, самые справедливые из народов мира, а потому и... предназначены править миром.
- Господа и рабы. Англичане - господа, афганцы - рабы. Так вы все думаете. Не огонь справедливости горит в вас, а огонь жадности. Колониальной жадности.
И все же Гулям не мог понять, почему Анко Хамбер терпит его и продолжает разговаривать с ним...
Поморщившись, консул сказал:
- Дело не в жадности. Если мы видим, что народ не способен воспринимать культуру, нам делается понятно, что он не годится ни на что, кроме... кроме подчинения...
Без всякого перехода Гулям спросил:
- Где госпожа Настя-ханум? Где моя жена? Я требую...
- Наше консульство не осведомлено... Консульский устав предусматривает вполне определенные функции...
- Я же знаю, что вы увезли ее...
- Вы лишены чувства реальности. Здесь британское консульство, а не разбойничий притон...
С полным отсутствием логики Гулям вдруг понял, почему Анко Хамбер не обрывает разговор, не выдворяет его из своего кабинета. Анко Хамберу он, Гуляем, нужен, очень нужен. И Анко Хамбер знает, прекрасно знает, где Настя-ханум. Анко Хамбер только прикидывает сейчас в уме, сколько стоит эта тайна и как продать ее Гуляму повыгоднее. Вот почему господин консул отложил в сторону свою спесь и забыл о самолюбии... Забыл?.. Нет, не забыл, а лишь отложил в сторонку, до более удобного времени. И Гулям отлично знал цену этой тайны. Анко Хамбер назвал ему ее еще в Баге Багу, и сейчас Анко Хамбер не отступил ни на йоту. Вот почему так просто Гулям попал в здание консульства. Вот почему господин Анко Хамбер с такой готовностью, без всяких там дипломатических проволочек, принял его у себя в кабинете, вот почему он выслушивает от пуштуна всякие обидные слова.
Но прежде чем приступить к делу, Анко Хамбер, очевидно, решил свести с Гулямом кое-какие счеты, поиграть с ним в кошки-мышки. Он никогда бы не сказал ему, Гуляму, то, что он сказал, если бы перед собой не видел человека, подавленного, опустошенного горем. Кроме того, очевидно, на всякий случай за портьерой стоял кто-то, не то лакей, не то сотрудник консульства. Гулям не столько увидел его, сколько почувствовал его присутствие.
Анко Хамбер побагровел и сказал презрительно:
- Величайший писатель мира Киплинг... Редиард Киплинг (вы, конечно, его читали, когда учились в Оксфорде) говорил: "Афганец вовсе не заслуживает доверия. Доверяйте проститутке сначала, змее потом и афганцу после всех..."
Он сделал паузу, наслаждаясь впечатлением, произведенным этой цитатой. Анко Хамбер как бы говорил: прочь церемонии, карты на стол, поторгуемся. Мы видим друг друга насквозь.
- Господин Гулям, обратите внимание... Я все еще разговариваю с вами... - продолжал он, - а я мог бы и не разговаривать. Вы, афганцы, враги. Вы остаетесь упорными заговорщиками, вероломнейшими, безжалостными врагами... Но британское консульство интересует реальность. Эта реальность...
- Договаривайте!
- Восхитительно! Превосходно!..
Благодушие вернулось к Анко Хамберу, и из грушеподобной его головы, казалось, снова заструились довольство и благодушие.
- Так что же вы хотите?
- Подведем итог. Мне известно местонахождение каравана.
Собеседники смотрели друг другу в глаза. Глаза спрашивали и отвечали. Гулям и консул понимали друг друга без слов. Безмолвный разговор продолжался мгновения, но за эти мгновения в мозгу Гуляма промчалась вся его жизнь - прошлая, настоящая и... будущая... Да, он отлично представил себе и будущее... Одно дело, если бы он вернулся в Пуштунистан с семьюстами двадцатью семью вьюками, другое... с пустыми руками!
Тысячи пудов груза, и какого груза! Прекрасная цена доверия. Он видел лица своих соплеменников. Суровые лица.
Но теперь все дым и пыль. Сейчас он сам себе подпишет приговор. Он знал и не мог поступить иначе. Он смотрел в глаза, холодные рыбьи глаза Анко Хамбера, но не видел их уже. На него смотрели глаза его Насти-ханум. Смотрели с мольбой, надеждой, любовью...
Гулям решил. Он сказал тихо вслух:
Розой был я - от горя шипом стал я.
Медом я был - змеиным ядом стал я,
Розой был я средь свежих роз,
Среди друзей и недругов презренным стал я...
Анко Хамбер многие годы жил и работал на Востоке. Поэтическое четверостишие поэта Исфагани немного растрогало его. Всегда чуть-чуть жалеешь своего врага, сдавшегося на твою милость. Анко Хамбер возликовал. Сейчас его голова более чем когда-либо походила на сочную, перезрелую грушу, источавшую сладкий липкий сок.
- Итак, - ласково сказал он, - остается соблюсти ничтожные формальности, все решится к общему удовольствию...
- При условии, что моя...
- О! Я же сказал, ко всеобщему удовольствию... Поверьте мне... Ля-ля-ля!
Он вышел из-за стола и изящно, двумя пальцами протянул Гуляму лист бумаги.
- Спросили лису: "Кто твой свидетель?" - "Мой хвост", - отвечала она, - проговорил Гулям. Ненависть и брезгливость звучали в его голосе.
Но Анко Хамбер плевал на ненависть какого-то пуштуна. Продолжая напевать "ля-ля-ля", он ждал, стоя за креслом, когда Гулям кончит писать.
Он повертел перед глазами записку:
- Что это? Шутки, по-моему, едва ли в вашем положении уместны...
- Тайнопись... - коротко заметил Гулям.
- Но я ничего не понимаю... Откуда я знаю, что вам вздумалось здесь написать?
- Начальник охраны Аббас Гора (это его прозвище) не поверит никакой другой записке... Он кухгелуйе... лур. Луры упрямы.
- А-а, шифр... Но вы мне покажете... Разъясните...
- Невозможно... Надо в совершенстве знать по-лурски... Это тайные письмена "Камсала" Мухаммеда Мумин Хусейна Мухаммеда Земан Тангабуни. Придуманы они при Нурширване еще в шестом веке...
Анко Хамбер колебался. Он поглядывал то на листок со странными письменами, то на Гуляма и не мог решиться. Вдруг он обнял его за плечи одной рукой и воскликнул с легким смешком:
- Прекрасно! Я в восторге! Таинственный Восток! Древние письмена! Как-нибудь мы потолкуем об этом с вами за стаканчиком виски. А сейчас за дело!
Было ясно - Анко Хамбер решил поверить. У него имелись основания верить. Он загнал этого опасного дикаря в угол. Деваться пуштуну было некуда. Анко Хамбер считал себя психологом, да и на самом деле по-своему знал хорошо людей Востока. Он понимал, что Гулям целиком захвачен своим чувством.
