Их старший бормотал:
- Он даст урок и шайтану. Разве я знал? Чтоб огонь сжег Утан Бека! Он обманул эрсаринцев.
- Камень важен на своем месте, - хихикнул Саид Кули. - Не пытайся отдергивать покрывала, как бы твое покрывало не открыли. Теперь ты сможешь сказать своему Утан Беку, почем лук в Меручаке.
Старейшина предложил Генстрему слезть с лошади, выдернул бесцеремонно из его рук повод и поскакал, ведя на поводу коня, за своими эрсаринцами.
- Что все это значит? - заговорил, подходя к Саид Кули, швед. - Я протестую. Вот они, - он показал рукой на офицеров-пуштунов, - знают мои полномочия.
Но пуштуны покачали головами. А Саид Кули воскликнул:
- Вон небо, вон горы! Куда тут лезть с полномочиями, господин проповедник?
- А убийство из-за угла тоже входит в обязанности пресветерианского миссионера и мусульманского проповедника? - спросил Мансуров.
Однако Генстрем пытался протестовать, доказывать, что он ни при чем.
- Ох и пустобрех ты, - говорил Саид Кули. - Если бы не командир, знал бы я, что с тобой делать. Тебя все равно в Герате отпустят на все четыре ветра.
- Вы ответите! Я вижу, зачем вы меня сюда завезли! Разбой на большой дороге! А, мейн готт!
- Пустомеля ты. Для себя ты слепой, для всех зрячий. Откуда такие берутся. Зажгли костер, и уж всякие ядовитые пауки на огонь набежали.
- А Утан Бек здорово вертит, вообразил, что хвостом можно орехи колоть.
- Эй! - закричал Саид Кули. - А ну-ка, скрутите ему руки и посадите его на солнышко, а вечером пусть отвезут в Герат.
Тут Генстрем поднял крик на все кочевье.
- Плачь, плачь, аллемани, - бормотал Саид Кули. - Сколько ты мешал в котле, а халвы-то нет.
Не обращая внимания на мечущегося, вопящего герра проповедника, пуштуны подошли и отдали Мансурову честь:
- Господин генерал, можно ехать?
С небольшой запиской Алексей Иванович отпустил их, чтобы начальник уезда, как он выразился, не волновался.
Дальше Мансуров отправился на север в сопровождении Саид Кули.
- Аман, аманлы, кто посмеет теперь до вас пальцем дотронуться, у того, клянусь, руки высохнут.
И уже на самой границе, Саид Кули долго смотрел вслед удаляющемуся в тумане всаднику и что-то часто моргал глазами. И вздыхал. Совсем не по-мужски.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Он бежит от нас, словно джинн от
молитвы.
Ш а м с-и-К а й с
Больше всего нас ненавидит тот,
кто нам же причиняет больше всего
неприятностей.
О м а р Х а й я м
Снова, как в далекие годы, на черном бархате неба мириады алмазных головок, гвоздей, вбитых в небосвод. Терпкий запах верблюжьего помета. Песок барханов на зубах. День и ночь в седле. Ничего похожего на мирную работу водной комиссии. Ни минуты на воспоминания. Тоска, разъедавшая сердце, потушена опасностями. Рядом скачут Овезов и его колхозники-текинцы в белых папахах. Даже круглолицый Фомич - техник-ирригатор - оставил свои рейки, теодолиты. Со своим вечным "черт знает что" трясется он в седле вполне по-кавалерийски и метко стреляет, прикусив пухлую губу.
И Мансуров опять комбриг. Отдает команды. Ползет по каменистым осыпям. Лежит в секрете, прислушиваясь к подозрительным шорохам и треску камыша.
Снова полное тревог время. Перестрелки в горах. Раскаты эха в ущельях от винтовочных выстрелов. Дробь пулеметов. Поднебесные перевалы. Гиблые солончаки, где и комар не летает. Гранитные обрывы. Каменные щели с засадами контрабандистов. Глоток ледяной воды из источника под одиноким чинаром. Сыпучий бесконечный бархан с крадущимися тенями. Сон на глиняной плоской крыше, где круглая луна заглядывает в смеженные веки.
Далеко в Европе бесноватый Гитлер развязал войну. Смятение охватило мир. В Иране зашевелилась фашистская агентура. И граница закипела. Споры из-за будничных арыков и норм воды - "бир су" - оказываются лишь предлогом. Пограничные конфликты вспыхивают один за другим. Контрабандисты озверели. Пролилась уже не раз кровь.
Колхозники днем в поле на тракторе, за плугом, с лопатой, с мотыгой. На хирманах борются за колхозный урожай. А ночью они бойцы-активисты в бригадах содействия пограничным заставам. И всюду - и в пустыне, и в горах, и в степи - рядом с зеленоверхими фуражками мелькают папахи. Туркменские воинственные джигиты преследуют нарушителей, вылавливают, рискуя головой, контрабандистов, подозрительных типов, "мирных торговцев", у которых под халатами почему-то прячутся револьверы, обрезы, николаевские червонцы, мешки с килограммами опиума.
Даже за рубеж просочилась слава председателя Овезова. "Он всюду сам, да два уха!" - высшая похвала его бдительности. Его иронический прищур глаз узнали многие отчаянные нарушителя из контрабандистов. Страшен прищур его правого ястребиного глаза, когда к щеке прижат ласковый глянцевый приклад именного карабина, который он хранит с времен гражданской войны. Карабин всегда в углу хаули смазанный, начищенный, в боевой форме. Карабин отлично пригодился теперь, когда граница - кипящий котел, когда меткий прищуренный глаз ищет мушку и цель за ней, когда твердый палец медленно, уверенно нажимает на спусковой крючок и грохает выстрел. "Убирайся к праотцам!" - тихо говорит Овезов.
"Если ты не выстрелишь, в тебя выстрелят", - говорит медленно Мансуров, проследив в бинокль, как взлетела меховая шапка бандита и мгновенно исчезла голова в хаосе камней. Жутковато взвизгивают пули, совсем рядом вспыхивают фонтанчиками щебенка и песок.
В контрабандисты идут калтаманы, басмачи, бандиты. Многие из них изрядно умеют стрелять. А хозяева, те, кто снабжает их оружием и патронами, покуривают сейчас у себя в своих хорасанских имениях. Для них контрабанда - доходная, спокойная коммерция. На них работают исполнительные приказчики - с винтовками, наганами, кинжалами. Что из того, если кто-то из таких приказчиков не вернется, если где-то его закопают в ущелье, набросают на могилу камней, в лучшем случае воскликнут: "О-ом-ин!" Хозяин спишет в убыток известную сумму, чтобы нажиться на следующей, более счастливой сделке.
А что люди подвергают себя из-за десятка кран смертельной опасности, что жизни людей "на базаре вечности" идут за гроши - это никого не тревожит.
Овезов знает свое дело. Он отличный председатель колхоза и опытный земледелец. В свои пятьдесят лет он неутомимо правит трактором и столь же умело скачет на коне. Ему пятьдесят лет, но вчера он прошел за три часа двадцать семь километров, чтобы поднять погранзаставу "в ружье". Вчера же перед строем бойцов в зеленоверхих фуражках Овезову и трем его колхозникам комендант погранучастка вручил медали "За боевые заслуги". Боевые награды в мирное время мирным крестьянам Тедженской долины. Граница слишком близка. Граница тревожная, ощерившаяся винтовочными дулами, полная опасностей. А какая это граница - можно судить по тому, что на красном шелковом халате Овезова появилась еще не так давно медаль "За отвагу". А такие медали дают тем, кто заслужил их в бою.
Бои не утихают. Как в такой обстановке усидеть в комиссии, заниматься изучением каких-то планов, схем, бумажек, смотреть в оливковые, равнодушно-вежливые лица персидских чиновников, зная, что они будут делать все по-своему? Как в такое время сидеть сложа руки? Равнодушно наблюдать, как в одно мгновение какой-нибудь калтаман, не без попустительства кого-либо из чиновников, сведет на нет все усилия пограничной комиссии.
Ночами выстрелы будят раз пять-шесть. Хватаешься за ружье. Выбегаешь на окраину аула по теплой еще пыли. Всматриваешься в скачущие тени всадников, прислушиваешься к затихающему топоту копыт, такому тревожному, зловещему в ночной тишине.
Уж лучше поменьше спать.
Алексей Иванович в помощь пограничной комиссии по водным проблемам привлек стариков - народных ирригаторов. Яшулли фанатично уважали тех, кто занимался водой, кто старался увеличить поступление воды с Туркмено-Хорасанских гор на поля оазисов Каахка, Чаача, Меана. И хоть яшулли имели связи в прошлом с калтаманами и с зарубежными туркменами-джунаидовцами, в них Алексей Иванович нашел преданных помощников в делах водного разграничения, а когда в том появлялась нужда и беззаветных воинов.
