Объекта невостребованных ласк,
Но он как бы восхищен неким шквалом.
Она о нем и вскользь, и наголо:
Мол не знавал ли кто -- и обрисовку.
Был да убыл на рекогносцировку, -
О нем рекомендуют ей тепло. -
Куда же?-- В Каменку, али в Сосновку,
В какое-то далекое село.
В какое-то далекое село,
Иде же нынче гитлерье, по слухам.
Она ж как выпалит единым духом:
Так он, должно, попал уж к ним в сило?
С терпеньем объясняют: Не могло -
Он при гранате. -- А она и ухом
На это не ведет и как обухом:
Давно ли? -- Дней пятнадцать уж прошло!
И в сердце ей сомнение вошло,
И дух ее смутился, стал не ясен.
И ей сказали, что он был прекрасен,
Что все переживают тяжело
Его потерю, что он тут всечасен, -
Меж них он всюду, где ура брало.
Он с ними всюду, где ура брало,
Он был герой без страха и упрека.
Ну что с того, что умер одиноко -
Что ж, жизнишка -- ветошка, барахло.
А у него высокое чело
И мысль, сводящая все в нем жестоко,
И сердце, полное живого тока
Кристальной доброты, оно светло.
Глаза полны сиянием усталым.
Герой он, а вернее -- он святой.
Мысль со ужасом, а сердце -- с добротой.
Ну, не совсем сдружился с принципалом,
А обладал чудесной теплотой -
Что бонба с взрывпотенциалом шалым.
Что бонба с взрывпотенциалом шалым,
Ее сознанье взорвалось о нем.
И вот уже равниной под дождем
Она бредет бесчувственная с малым.
Сечет лицо ветрище ей кинжалом,
Россия, ты осталась за холмом,
Россия -- сколько в имени самом
Дождя и ветра -- все за перевалом.
Здесь не неметчина -- наоборот,
Но Русь как-будто та же: каша с салом,
И тот же ветр по звуку и по баллам, -
Но русский, в черной впадине ворот
Повешенный, осклабил черный рот
И радуется, улыбаясь впалым.
Он потешается, осклабясь впалым
Беззубым ртом, и, кажется, что рад.
Его хозяйка полчаса назад
Сдала живого двум повязкам алым.
-- А вот и живодеры! -- он сказал им
И на хозяйку вскинул строгий взгляд.
Ей Ольга замечает: Кто там... над?
Ваш родственник? -- И та с полуоскалом
Ей говорит: Кацапа принесло! -
И повела брезгливо черной бровью. -
Пусть повисит жидовское мурло,
-- От ваших белых ручек пахнет кровью.
-- Читай морали мужу со свекровью;
-- Мой муж... в твоих воротах! -- Повезло! -
-- Он улыбается там: повезло! -
-- Ты за жидом? -- Что? Нет, я за Жидковым;
-- Войди же в дом. -- Тоска под этим кровом. -
Но женщина смеется ей светло:
Напротив, здесь красно да весело!
А твой сынишка -- с видом нездоровым.
Пойдем, детенок, к свинкам и коровам! -
И скалит зубы ясно да бело!
-- Незажурысь! Ось свинка! Хася! Хася!
Ось пятаки! Ось хрюкала -- яки?
Мои хохлатки, гуски, боровки! -
-- Вы правы, вашей живностью кичася -
Но что вам сделали... -- Московики?
Собачьи дети! -- говорит, смеяся.
-- Веревка плачет! -- говорит, смеяся. -
В Московии какое вам житье -
Ничто не ваше, здесь же все мое!
Как звать тебя, кутеныш, Петя? Вася? -
-- Антоша! -- Тоша! Тонюшка! -- лучася,
Поет она. -- Пойдем скорей в жилье,
Там мамка постирает все твое,
Сметанки поснедаем в одночасье! -
-- Мам, я пойду с ней! -- было быть беде.
Беда густела тучей в непогоду.
Мать говорит: Мы ели кое-где, -
И, словно прыгнув в ледяную воду, -
Не надо... от иудиного роду! -
И, прочь пойдя, захлюпала в воде.
Час или два потом брели в воде,
И, с удивленьем обозрев сугорок,
Мать видит виселицы вдоль задворок
И праздничное гульбище везде.
-- Да шо они посвыхались все зде! -
Шептала мать, вверяясь в этот морок.
Бродили псы, кровь слизывая с корок,
И были, кажется, одни в нужде.
Все осталькое пело и плясало,
Прошел старик, и в старчей бороде
Белело крошками свиное сало.
Навстречу шла с попом, при тамаде
Селянска свадебка, гармонь чесала -
Такого мать не видела нигде!
Мать не видала до сих пор нигде,
Чтоб Божье каинство и окаянство
Гуляло так без ложного жеманства,
Утративши понятье о стыде.
-- Граждане, що за радость в слободе? -
Спросила мать. -- 3а що ликуе паньство? -
-- А паньство це справляе ж похованьство,
Поминки по последнему жиде!
Це жид був! С коммунистами якшася! -
-- Дороден був? -- Куды! Един кожух!
Та хил що палец, в чим держався дух!
В петле, як пивень, шеей извивася -
Жартуе все: с воды да выйду сух,
Петлей не подавлюсь -- так потешася. -
-- Так он и не один так "потешася"? -
-- Куды как не один! Вся вшивота! -
И мать вдруг осенила простота:
Ой, лишеньки! -- вскричала, рассмешася, -
Так значит вы, нисколько не страшася,
Зарезали нужду! Ну, красота!
Исчезла вся болестъ, вся босота!
Кому теперь вам потыкать, гнушася?
Мученью вашему конец приде!
Нет Лазарей, на гноище вопящих,
В порфиру облаченные везде!
Вот царствие счастливцев настоящих,
Во утешенье всех вокругвисящих! -
Сбылось пророчество когоежде...
Сбылось пророчество, когоежде
Мать опасалася. И бысть забрита
Для нужд Германии и крепко бита,
И шед в босой "лазоревой" среде.
Как, ниотколи не возмись нигде,
К ней кинуласъ, метнувшись от корыта,
Крича "она заразна!" нарочито,
Украинка, ушла когоежде.
Так бысть отпущена с худого полка
И в хату за руку приведена,
И зарыдали посередь гумна
Две русские -- кацапка да хохолка...
И мать одумася и отрешася...
И отходяща прочь, воссокрушася.
* * *
Мать отошла, воссокрушась душой,
Заметив, что средь злобы выжить трудно.
Она о муже мучилась: подспудно,
Но знала -- выживет, ведь сам большой.
У Тетушки ж иное за душой,
У ней на сердце вечно многолюдно,
Там хлебосолоно, громопосудно.
Имеется и сад, но не большой
Не маленький -- земли в нем задощалось
Подошвок пятьдесят по долготе,
А в широту же -- самая что малость,
Гулялось ей лишь там -- еще ж нигде,
Когоежде в писаньи обещалось,
Сбылось пророчество когоежде.
Сбылось пророчество, когоежде
Она землицы -- чернозем, суглинок -
Приволокла поболе двух корзинок,
Но трех никак не будет -- по труде.
Там при вечерней-утренней звезде
То клевер прорастает, то барвинок,
А к осени такой клубок тропинок,
Что не исколесишь и на дрозде.
Лен на поле, при речке же ракита,
Лазоревые горы, с дальних гор
Спускаются коренья мандрагор.
На тыне глингоршки, решета, сита,
Салат на грядках, а с недавних пор
Кусты подстрижены, трава побрита.
-- Кусты подстрижены, трава побрита, -
Чуть окает она, давя на "р",
Зане пророки всех земель и эр
Не управлялись с эр -- иной открыто,
Антон исподтишка -- т' ава побита!
-- Ирина, раж, Дзержинский, СССР! -
Кричит она. -- Раб! Карамель! Эклер! -
И эр прорезалось -- от аппетита.
Идет к буфету -- дать ему пирог.
-- Ой, слава Богу! -- крестится пророк.
-- А Бога нет! -- она ему сердито.
И слышится ей дальний тенорок,
Как бы укор за навранный урок:
Забудь, Ирина! Эта карта бита! -
-- Нет, эта карта далеко не бита! -
-- Уж бита, бита! -- и тяжелый вздох.
-- Вы скажете, что вы и есть тот Бог? -
-- Со мной на Ты, не цензор я Главлита! -
-- Вас нет! -- Бог Иова и Гераклита,
Кто Марксу "Капитал" его рекох! -
-- Пускай вы -- Ты! Но мир ваш плоск и плох!
