- Увы, мой дворец много скромнее.

Через несколько минут они разминали затекшие ноги у небольшого, но ладного, недавно отремонтированного домика, пахнущего хвоей. В комнате стояли две раскладушки, шкаф и столик с тумбочкой. Мазин выглянул в окно. Снежные вершины начало затягивать.

- Там бывают туры, - провел рукой вдоль хребта Борис.

- Можно получить лицензию на отстрел?

- Получить можно. Подстрелить труднее. Мясо я у Филипенко добываю. У него оленина не переводится. Между прочим, Игорь, ты тут не хвались специальностью. Скажи, что инженер или врач-педиатр, а то мы голодными насидимся.

- И это говорит юрист!

Игорь Николаевич покачал головой и, перекинув через плечо мохнатое полотенце, пошел к реке умываться. Небо потемнело, подул ветер. Мазин разделся до пояса и поежился, опустив руки в ледяную воду.

- Прохладно?

Это спросил, заметно окая, худощавый пожилой человек в большом берете, весь в крупных, будто вырезанных по дереву морщинах. Он опирался на сучковатую толстую палку.

- Прохладно.

Незнакомец прыгнул с камня на камень.

- Тут не Сочи. Все, что угодно, но не Сочи. А там, - он поднял палку над беретом, - тундра. Камушки, снежок, ледок. Откуда и спускается портящая настроение погода. Однако разрешите представиться: Кушнарев, Алексей Фомич, некогда архитектор. - Старик перескочил на ближайший валун. - По-видимому, встречаться придется. У Михаила Михалыча Калугина.

- Я незнаком с Калугиным.

- Неважно, несущественно. Природа сведет и познакомит. Уже сегодня, судя по грозе, которой не миновать.

И запрыгал дальше.

- Игорь! Где ты застрял? - крикнул Сосновский.

Мазин вернулся в дом, растирая полотенцем мокрые плечи.

- Архитектора встретил. Что за личность?

- Кушнарев? Постоянный гость Калугина. Друг юности.

Черно-синяя туча придавила ущелье. По тяжелому, переполненному водой брюху ее скользили седые клочья, но дождь еще не начался, только отдельные крупные капли, срываясь, постукивали по крыше, врываясь ударами в шум кипящей реки.

Неожиданно в открытую дверь шагнул парень с черной, давно не стриженной шевелюрой.

- Про крючки, конечно, забыли? - спросил он у Сосновского, не здороваясь.

- Крючки привез.

- Профессиональная прокурорская память?

- Я, Валерий, никогда не был прокурором.

- Все равно. "За богатство и громкую славу везут его в Лондон на суд и расправу".

Сосновский пояснил:

- Это сын художника Калугина.

- Я догадался, - сказал Мазин.

- Догадались? Вы тоже прокурор?

- Игорь Нколаевич - врач.

- Очень приятно. Не можете ли вы пересадить мне сердце? Скучно жить с одним и тем же сердцем. Особенно художнику. Потому что я не сын художника, как отрекомендовал меня ваш нетактичный друг, а сам художник.

- Непризнанный?

- Опять догадались, доктор. Что вы еще про меня скажете?

- Зря ершитесь! Непризнанный не значит бездарный.

- Попробуйте убедить в этом моего родителя! Впрочем, бесполезно. Мы странно спроектированы, доктор. Все видим по-разному. Что видите вы в этом окне? Горы? Деревья? Тучи? А я вижу крики души своей, спутанные вихрем, рвущиеся о скалы.

- Как поживает Михаил Михайлович? - прервал Сосновский.

- Вопрос, разумеется, задуман как риторический. Вы не мыслите родителя иначе чем в бодром времяпрепровождении, так сказать, в веселом грохоте огня и звона. А между тем последние дни он погружен в думы, что противоестественно для признанного человека. Хотел видеть вас. Зайдите, утешьте! И вы, доктор... Не забудьте скальпель. Вы обещали мне новое сердце.

Выходя, Валерий качнулся.

- Сердитый молодой человек? - спросил Игорь Николаевич.

- Доморощенный. Мажет холсты несусветной чушью, а считает художественным откровением. Позер, кривляка, паяц.

- Не жалуешь ты его.

- Зато папаша балует. Марина-то у Калугина жена вторая. А мать Валерия умерла. Сам Михаил Михайлович - человек мягкий, деликатный, выпороть парня как следует не способен. Родительская рука не поднимается. От этих поблажек один вред. Попомни мое слово, отмочит Валерий штучку! Ну да нас с тобой это не касается, на чужом пиру похмелье.

- Вот именно. Между прочим, я бы отдохнул с дороги.

Мазин прилег на раскладушке и сразу же почувствовал усталость сказались пятьсот километров в машине, да и весь трудовой год давал знать. Зато впереди целый месяц, свободный от повседневных хлопот и обязанностей. Ни одного преступника, разве что егерь-браконьер, да это что за преступник, так... Все же трудную он работу себе выбрал. Сизифову. По статистике преступность сокращается, но в служебном кабинете этого не заметишь. Правда, придет иногда трогательное письмо: "Игорь Николаевич, вы мне отца родного дороже, если б не вы, пропал бы я, сгубил жизнь молодую навеки, а вы спасли, свели с неверной дорожки..." Правильно, и такие были. Но не успеешь письмо дочитать - звонок: выезжай на место происшествия! То ли дело Борька! Без пяти минут профессор. Окружен молодыми порядочными людьми. Приобрел райский домишко. Красотища какая - воздух, тишина, покой...

Он посмотрел на горный склон по ту сторону реки. Обрывки туч цеплялись за пихты. "Крики души... Позер... На чужом пиру похмелье..." В окне, как в кинокадре, появилась женщина на лошади и промелькнула, низко наклонившись, укрывая лицо от дождя. Засыпая, Мазин вспомнил нескладные строчки капитана Лебядкина:

И порхает звезда на коне

В хороводе других амазонок.

Улыбается с лошади мне

Ар-ристократический ребенок.

...Проснулся он в темноте. Надрывно ревела речка, и гул ее смешивался с шумом сильного, равномерного дождя. Кровать Сосновского была пуста.

"Куда его занесло? И сколько сейчас времени?"

Мазин пошарил по столу, где лежал спичечный коробок. При неровном, вздрагивающем свете он нашел на полке керосиновую лампу и зажег ее второй спичкой. Было зябко и неуютно, хотелось надеть теплые носки и свитер и выпить рюмку водки.

Скрип досок нарушил гул воды. Мазин подумал, что возвращается Борис, но пришедший, потоптавшись на крыльце, не толкнул дверь по-хозяйски, а постучал.

- Войдите.

Появилась незнакомая фигура в модной заграничной куртке на застежке-"молнии". По блестящей ткани стекали струйки.

- Увидел огонек и позволил себе, помня приглашение...

- Это вы, Демьяныч? Не узнал вас в куртке.

- С вашего позволения, за сапогами зашел. Дай бог здоровья Борису Михайловичу. А куртку мне художник Калугин привез. Теплая она, легкая, хотя и не по возрасту.

- Теперь молодые и старые одинаково одеваются. Располагайтесь. Борис выскочил куда-то, пока я спал. Выпить не хотите?

В полуметре от колеса "Волги" круто вниз уходила гранитная

- Да вот заманил меня Борис Михайлович в ваши края.

- Края любопытные, во многом еще первозданные. Мало где природу такую сыщешь, хотя лес извели значительно. Вы, извиняюсь, как и Борис Михайлович, по юридической части работаете?

- По медицинской, - проронил Мазин неохотно.

"Вечно Борька что-нибудь выдумает!" - Как ваши пчелы?

- Трудятся пчелки. Все пчелиное производство пользу человеку приносит. Много народному хозяйству целебных продуктов дает.

Но произнес это Демьяныч вяло, без энтузиазма. Заметно было, что не чувствует он в Мазине понимающего собеседника и тяготится отсутствием Сосновского.

- Борис Михайлович, видимо, к Калугину направился? Тогда не скоро вернется. Беседовать с художником любопытно. Многое в жизни повидал, в столице с видными людьми общается.

- А сбежал в медвежий угол.

- Угол? - удивился пасечник. - Усадьба со всеми удобствами! Большие деньги наше государство творческим работникам выплачивает...

Старик не закончил, услыхал шаги. Сосновский распахнул дверь, вытирая мокрое лицо носовым платком.

- Заждался, Игорь? И Демьяныч тут? За сапогами пришел?

- За ними, Борис Михайлович.