— Ее смерть приписали несчастному случаю, — ответил Лемос, — так что обвинять никого не пришлось.
— А потом вы взялись за самого Земейля.
— Мардо был жаден до власти. Такими людьми очень легко управлять. Рано или поздно, конец всегда один.
Ладонь Лемоса скользнула вниз, к животу Мириэль. Она не сопротивлялась, но Коррогли почувствовал, что она не столько возлюбленная, сколько рабыня, которая привыкла к принуждению и даже получает от него удовлетворение. На лице Мириэль появилось выражение болезненного безволия, чего при близости с ним никогда не бывало.
— Кажется, я до сих пор не поблагодарил вас, — продолжал Лемос. — Если бы не вы, я бы по-прежнему торчал в Алминтре. Я перед вами в неоплатном долгу.
Коррогли молча смотрел на него, не зная, что ему делать.
— Вы, наверное, удивляетесь, с какой стати я разоткровенничался, сказал Лемос. — Тут нет никакого секрета. Вашему упорству, мистер Коррогли, можно только позавидовать, оно вызывает у меня самое искреннее уважение. Напав на след — а я уверен, что вы на него напали, — вы идете вперед, пока не узнаете все, что можно. Я догадывался, что мы с вами еще встретимся. Я мог бы убить вас, но, повторюсь, я испытываю к вам чувство признательности, поэтому оставил вас в живых. Причинить мне вред вы вряд ли способны. Тем не менее предупреждаю сразу: я слежу за вами, и, если вам когда-нибудь вздумается вдруг побеспокоить меня, можете заранее считать себя мертвецом. А чтобы вы не сомневались в серьезности моих намерений, я советую вам обдумать все то, что вы сегодня услышали, спросить себя, каких дел может натворить Уильям Лемос теперь, когда он стал важной персоной. Вы меня поняли?
— Да, — отозвался Коррогли.
— Хорошо. — Лемос отпустил Мириэль, и та побрела к дивану. — Тогда позвольте с вами попрощаться. Быть может, вы навестите нас еще разок. Зайдете, скажем, к обеду. Разумеется, Мириэль всегда будет вам рада. Вы ей и впрямь нравитесь, а что касается меня, то я научился не ревновать. Боюсь, что после суда и всего, что было до него, она несколько не в себе, а ваше общество, быть может, ускорит ее выздоровление. — Положив руку на плечо Коррогли, он легонько подтолкнул адвоката к выходу. — Удовольствие штука редкая, и я вовсе не собираюсь лишать человека той доли удовольствия, которая ему причитается. Этому, так сказать, меня научило мое богатство. Вот еще одна причина, по которой я должен быть вам благодарен. И потому, — он распахнул входную дверь, — когда я говорю, что все, что у меня есть, — ваше, то ничуть не преувеличиваю. Воспользуйтесь нашим гостеприимством, когда вам заблагорассудится. Всего доброго.
Он помахал Коррогли рукой и захлопнул дверь, а адвокат остался стоять на улице, моргая от яркого солнечного света и ощущая себя брошенным на скалистом острове посреди неисследованного моря.
Ближе к вечеру, вдоволь набродившись по улицам, Коррогли заглянул в музей Генри Сихи и направился прямиком к стеклянной витрине, где помещался Отец камней. Лемос был прав: восстановить справедливость уже не удастся, и ему нужно принять как факт то, что его использовал человек, превосходящий, если такое возможно, чудовищностью самого Гриауля. Лучше всего, решил Коррогли, будет уехать из Порт-Шантея, и как можно скорее, ибо настроение Лемоса переменчиво и завтра он, вполне возможно, станет воспринимать Коррогли как угрозу своему благополучию. Впрочем, адвокат терзался не столько от сознания нависшей над ним опасности, сколько от того, что, будучи человеком более или менее порядочным — выражаясь словами Лемоса, глупцом, — хотел-таки осуществить правосудие. Невозможность восстановить справедливость повергала его в уныние и даже наводила на мысль о самоубийстве.
Коррогли посмотрел на Отца камней. Самоцвет покоился в своем гнездышке на подкладке из голубого бархата, его грани преломляли свет, а в глубине клубился белесый туман; черное пятнышко посередине извивалось так, словно и в самом деле было душой заточенного в камень чародея. Коррогли вгляделся в пятнышко, и внезапно его окутал мрак, он как будто провалился во тьму и вдруг различил перед собой, на земле, человека, старика с ввалившимися щеками и крючковатым носом, облаченного в мантию колдуна; в его черных глазницах сверкали зелено-голубые огоньки. Видение длилось всего лишь несколько секунд, но прежде, чем оно исчезло, Коррогли ощутил близость того могущественного разума, чье присутствие так потрясло его в храме. Очнувшись и сообразив, что стоит у витрины, где находится Отец камней, он почувствовал не страх, а радость. Значит, подумалось ему, без Гриауля тут не обошлось, значит, Земейль погиб не из-за человеческой гнусности, а по воле дракона, и он, Коррогли, в ту ночь в храме не грезил наяву, а и впрямь видел в чешуйке злобного Архиоха. Дракон показал ему чародея, чтобы наставить его, если можно так выразиться, на истинный путь. Адвокат засмеялся и хлопнул себя по бедру. Пускай план разработан Лемосом, зато замысел, как правильно сказал бывший драконопоклонник, принадлежит Гриаулю. Именно Гриауль вдохновил Лемоса и вершил свою волю через этот вот камень.
Коррогли радовался не оттого, что невиновность Лемоса в какой-то мере подтвердилась — по отношению к резчику говорить о невиновности было смешно, — просто он осознал, как тонко, исподволь действовал Гриауль: дракон беседовал с ним, поучал и побуждал держаться того закона, который он отвергал всю свою жизнь, — закона свободного волеизъявления личности. Лишь он сам способен обеспечить правосудие. Если человек хочет добиться правосудия, пускай он сам его и осуществляет, не полагаясь ни на суд, ни на государство вообще, всеми доступными ему средствами. Коррогли даже изумился, как же он до сих пор не понимал этого. Впрочем, ему было не до того, он путался в хитросплетениях дела и, пожалуй, не был готов действовать, ибо не имел достаточных оснований.
Но теперь оснований ему хватает.
Мириэль.
Может статься, ее уже нельзя спасти, может, она настолько извращена, что спасения для нее не существует, однако на какой-то миг, в его объятиях, она была той женщиной, которую он любил, и отнюдь не притворялась. Самое меньшее, что он в состоянии для нее сделать, это избавить от человека, который помыкает ею и принуждает к сожительству. Заодно он послужит правосудию, а потому месть будет еще слаще. Коррогли вышел из музея и остановился на ступеньках портала, глядя через лазурного оттенка волны на Эйлерз-Пойнт. Он знал наверняка, как ему поступить, ибо Лемос, сам того не ведая, дал ему подсказку. «Мардо был жаден до власти, сказал резчик. — Такими людьми очень легко управлять». И разумеется, Лемос — не исключение. Слабостей у него не перечесть: богатство, Мириэль, преступления, чрезмерная самоуверенность. Последнее важнее всего. Лемос наслаждается своим могуществом, он убежден в собственной непогрешимости и ни за что не поверит, что мог ошибиться в Коррогли; он полагает, что адвокат либо не станет ничего предпринимать, либо обратится в суд, и ничуть не подозревает, что Коррогли готовится поступить с ним так же, как он сам поступил с Земейлем. Вполне возможно, что у Земейля с Лемосом была та же самая история. Коррогли засмеялся, подумав о том, какой чудесной была эта цепь последовательных озарений, побуждающая людей, одного за другим, к решительным действиям. Он спустился по ступенькам, вышел на бульвар Бискайя и направился к «Слепой даме», чтобы выпить пива, как следует пораскинуть мозгами и определить судьбу Лемоса и свое будущее. Вскоре у него начал складываться план. И тут, совершенно неожиданно, его посетила шальная мысль.
А что, если он и сейчас повинуется воле Гриауля, что, если его направляет Отец камней? Вдруг вместо того, чтобы самому позаботиться о своей участи, он всего-навсего подчиняется дракону, который отвел ему место в очередной комбинации? Что, если он, отвергая общество и мораль, превращается тем самым в чудовище, в выродка наподобие Лемоса, чтобы затем в конце концов быть устраненным с дороги новым подручным Гриауля? Откуда ему знать? Его внезапная решимость действовать может ведь основываться и на долгом внутреннем процессе взвешивания, обдумывания, быть результатом краха его многолетнего идеализма; исход дела Лемоса стал, вероятно, последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Коррогли какое-то время размышлял над всем этим; ему было известно, что подобного рода раздумья, как правило, ни к чему не ведут, но он пытался найти хоть какие-то рациональные объяснения случившемуся, с тем чтобы стряхнуть с себя теперешние заботы и треволнения, перестать анализировать и вдумываться в события. И вдруг он сообразил, что был поставлен перед выбором и принятое им решение действовать освободило его от прежних ограничений и наделило пускай менее достойными, с точки зрения моралиста, зато куда более действенными методами. Какая ему разница, кто кем управляет, кто дергает за веревочки? Рано или поздно человеку следует перестать заниматься только размышлениями, забыть о причитаниях по поводу трудностей существования и начать жить. Вы прилагаете все усилия, чтобы обеспечить себя и тех, кто вам дорог, и надеетесь, что тем самым поддерживаете свою душу в здоровом состоянии. А если нет?.. Что ж, особо переживать тоже не стоит. К чему терзаться из-за, по сути, ничтожной провинности, если мир, в котором вы живете, пропитан виной буквально насквозь?
