И никто из нас троих не отметил следов, которые вели бы к ущелью.
У посадочной полосы стоял Дмитрий Степанович.
- Сколько часов вы провели в воздухе? - обратился он к командиру самолета.
- Четыре, - ответил тот.
- Каждый час стоит пятьсот двадцать рублей, - бросил Дмитрий Степанович и быстро пошел от нас. Я догнал его.
- Что сказали ученые? Уже есть результат?
- Есть, - ответил он не останавливаясь, - однако не тот, которого все мы ждали.
- Но ведь можно было совсем по-другому испытать эту воду - на какой-то ране, царапине.
- Делали. Пустая затея.
"Уеду, - как заклинание твердил я, глядя в его удаляющуюся спину. - Уеду..."
Эти слова я повторял про себя и сидя в машине, которая увозила нас с аэродрома, и потом, когда уже шел по городу. Как бы отбивался ими от своих недавних радостных мыслей.
"Уеду... уеду..."
Но прежде мне надо было повидаться с одним человеком. Не поговорив с ним, я не мог ничего решить.
Я шел по городу, и встречные, как обычно, приветствовали меня. Кто-то жал руку, приглашал в гости, улыбался. Но сегодня я ни на одно из этих приветствий ответить не мог. Не было сил. Мускулы моего лица окаменели.
В таком состоянии скованности я сел в отходивший от управления горного комбината автобус и вышел из него у нижнего входа на рудник. Меня и здесь встретили улыбками. Начальник смены самолично дал мне коричневую пластмассовую каску, по боковому тоннелю проводил на рудничный двор. Я видел, что он горд возможностью оказать гостеприимство такому прославленному человеку.
На рудничном дворе, в этой искусственной пещере в недрах гор, такой громадной, что в ней свободно вмещался целый железнодорожный состав, шла работа. Электровозы медленно проводили вагоны под люками бункеров, и всего двое рабочих, стоя у рычагов, грузили руду. С грохотом, высекая от ударов глыб искры, заполнялись 50-тонные коробки думпкаров. 10 минут - состав!
Начальник смены принялся пояснять:
- Двое суток стояли... В ущелье проводили какие-то съемки. А склоны там - и близко не подходи. Лавины!.. Со стороны города охрану выставили: мало ли дурней! А ученые - народ бесстрашный. У самого подножия, по боковине, протянули провода, поставили приборы, сейсмозаряды взрывали. Уж и не знаю, что они там могли искать. Ущелье-то геологами исхожено тысячу раз... Теперь нам наверстывай, гони план...
Он проводил меня до клетьевого подъема, и я взлетел в его кабине на 400 метров. Здесь начиналась штольня. Я нажал кнопку сигнала. Металлическая дверь отворилась. За порогом продолжался все тот же широкий полукруглый гранитный свод, ярко освещенный лампами дневного света. Вдоль стен распластались ряды цветов: алые розы, нарциссы, тюльпаны, гиацинты, гвоздики... Их были тысячи. Многоярусной лентой они уходили кудато вглубь, скрываясь за поворотом этого подземного коридора.
Девушка в белом халате что-то делала у одной из цветочных гряд. Я подошел. Она обернулась. Из-под голубой косынки сверкнули глаза.
- Ты! Я так рада! Вчера заходила, соседи говорят: "Улетел". А ты уже здесь.
- Был облет заповедника, - ответил я. - Сам-то он занял четыре часа, но долго пришлось ждать погоды. В горах валит снег.
Она прижалась щекой к рукаву моей куртки.
- А у нас круглый год лето. И только подумай: над нами с тобой сейчас сотни метров камня, льда...
Я так и не смог сказать, что уеду. Глядел на ряды цветов, на гранитные своды, на ртутные сияющие лампы, на трубы, которые подводят растениям тепло, воздух, воду, и повторял:
- Да-да, у тебя тут прекрасно...
Потом она подвела меня к стеклянной стене. За нею тоннель расширялся и делался выше. В прошлом была здесв машинная камера. Теперь стояли деревья с глянцевыми листьями и крупными кремовыми цветами. И пчелы - да, пчелы! - вились над ними. Я смотрел на это, но перед моими глазами все же была совсем другая картина. Та, что предстала с самолета: снежный простор горной тундры и на нем ни единого звериного следа, который бы вел к ущелью.
- Ты знаешь? - как будто издалека слышал я ее голос. Когда рудник закроется, нам отдадут все штольни. Это сотни километров горных выработок - узких, широких и даже таких, что просторнее самых огромных дворцовых залов! Приспособить их для наших целей обходится в десять раз дешевле, чем строить теплицы на поверхности. И только представь себе: вверху тундра, полярная ночь, твой заповедник, лыжники, а здесь растения всех стран света. Самый большой в мире подземный ботанический сад. Мы потом и голубое небо устроим над головой, и придумаем так, что солнце будет всходить...
Ее зовут, что-то срочное надо сделать там, за стеклянной стеной.
- Не уходи, я скоро освобожусь, - просит она.
Но как же мне здесь оставаться?..
Я опустился в клети на рудничный двор и, улучив момент, когда дежурный отвлекся, свернул в главный железнодорожный тоннель и пошел по шпалам. Что же все-таки делать? Этого я пока так и не знал.
Грохот падающей в думпкары руды становился все отдаленней.
Что же все-таки делать?
Луч света ударил мне в спину. Оглушительно взревел тифон. Я обернулся. На меня надвигался электровоз. Он был уже совсем рядом. Я метнулся к стенке тоннеля, попытался плотнее приникнуть к ней, но там были навешены толстые, оплетенные стальной лентой змеи электрических кабелей. Они отталкивали меня. Тифон продолжал реветь.
Я знал, что в тоннеле через определенные промежутки специально для тех, кто случайно окажется на пути поезда, вырублены ниши. Но где ближайшая из них? Слишком поздно я спохватился. Нагруженный рудою состав быстро не остановишь.
Я рванулся вдоль тоннельной стенки. Затрещал, зацепившись за что-то, капрон куртки. Я рванулся еще раз, как только мог. Куртка распахнулась, и я всей грудью налетел на крючья, поддерживающие кабель. Пропоров свитер, эти крючья когтями впились в мое тело. Боль обрушилась, словно удар, лишила дыхания. Мелькнула мысль: "Но где? В какой стороне выход из тоннеля? Добегу ли я до этого места?"
Необыкновенный, яркий, как озарение, душевный порыв внезапно придал мне силы, оторвал от стены. Безотчетно повинуясь ему, я выскользнул, показалось мне, уже почти из-под самых колес электровоза и прямо по рельсам бросился вперед и лишь потом увидел перед собой далекий, ослепительно сверкающий светом солнечного дня глазок тоннельного устья.
Не знаю, что думали машинист и его помощник. Да и едва ли они успели различить, человек ли, зверь ли промелькнул перед локомотивом.
Выбежав из тоннеля, я устремился дальше и дальше, бесстрашно проламываясь сквозь стенки еловых зарослей, взлетая на гряды камней, грудью, лицом ударяясь о них и вновь поднимаясь для следующего броска.
Наконец я свалился на мокрые плиты. В нескольких шагах от меня темнела ниша. Водяная завеса упруго колыхалась над входом в нее. Я был у цели. Еще минута, и, казалось, мое сердце перестало бы биться. И теперь оставалось совсем немного: дотянуться до этих ласковых струй.
Навстречу мне из глубины ниши метнулся лебедь. Тот самый, с мазут-, ным пятном. Он вынырнул из-под козырька ниши и взмыл в воздух. Это происходило беззвучно, и все же я слышал, я чувствовал, знал, что именно от белой огромной птицы сейчас исходит торжественный клич, пронизывающий меня всего.
"Не улетай! Надо, чтобы тебя здесь завтра увидели!" - подумал я. Наивная просьба!
Я прополз эти оставшиеся несколько шагов и лицом вверх, безотрывно глядя в ту сторону, куда скрылся лебедь, лег на пороге ниши.
Но теперь и во мне, в моем сердце бушевала, рвалась из моей груди безпредельная радость. Это сюда меня влек тот немой властный зов, который овладел мною в тоннеле. Я тогда был в растерянности. Потерял представление, в какую сторону бежать, что вообще делать. Этот зов спас меня.
От гула проходящих за каменной грядой составов дрожала плита, на которой я лежал. Ревели тифоны. Два электропоезда по параллельным путям шли навстречу друг другу.
