Но гостья была так красива и молода, так лучезарно улыбалась, что стоять и молчать, ожидая, пока подойдут остальные, Зубцов не смог. Он спросил:

- Где же все ваши?

Гостья улыбнулась еще ослепительней и ответила:

- Со мной больше никого нет. Я одна.

Зубцов широким жестом указал на распахнутую дверь:

- Прошу!..

Поднявшись в вагончик, гостья стала оглядывать его с такой нескрываемой радостью, так жадно вдыхая даже самый воздух его, сияющими глазами впиваясь в каждую мелочь, как будто не только никогда ничего подобного не видела, но и не чаяла увидеть, - ни такого рукомойника, ни такого ведра с водой и ковшика в нем, ни самодельного березового веника у порога, ни железной печки, ни двухъярусной койки.

Плакат "Встретим Новый год трудовыми победами!" привел ее в величайший восторг. Она засмеялась и захлопала в ладоши, а потом взяла со стола пустую консервную банку "Скумбрия в масле" и начала всматриваться в этикетку, в цифры, выштампованные на дне. Она даже заглянула внутрь банки!

Она держала ее осторожно, сразу двумя руками, будто редчайшую и очень хрупкую драгоценность.

Так и не расставаясь с этим предметом, гостья обернулась к Зубцову и сказала счастливым и почему-то немного извиняющимся голосом:

- Вы даже представить себе не можете, насколько все прекрасно.

Потом она подошла к койке.

Матрасы там были. Были подушки, хотя и без наволочек. Были серые одеяла. Все это очень неновое, вероятно уже списанное за истечением срока годности.

Но гостья с таким же бережным любованием осторожно погладила одеяло и опять на мгновение обернулась к Зубцову, приглашая и его разделить радость.

Она погладила стенку вагончика.

"Чудная же ты, - подумал Зубцов, но уже с опасением. Живешь во всем блеске столицы, ходишь по коврам да паркету, и все тебе тут в удивление". Он твердо решил, что диво это явилось не из Тюмени, и не из Новосибирска, а из самой Москвы.

Оконное стекло гостья тоже погладила, подула на него, подышала, потерла ладошкой, счастливо засмеялась.

- Это тайга? - кивнула она в сторону елей.

- Тайга, - нерешительно ответил Зубцов.

- И с медведями?

- С медведями, - отозвался Зубцов, продолжая настороженно думать: "Чокнутая... Ну, ребята... Ну, ребята... Вот это да..."

После этого она села на табуретку и положила на колени руки. И Зубцов (он как вошел, так и продолжал стоять возле шкафа для спецовок) увидел, что теперь прекрасная незнакомка в упор глядит на него, и настолько жадно, с такой откровенной радостью, с таким стремлением навеки запечатлеть в своей памяти каждую черту его лица, складку одежды, фигуру, что ему сразу стало ясно: и радость эта, и восторг предназначаются лично ему, Федору Зубцову. Больше никто и ничто во всем свете не существует для этой незнакомки. Ему - вся ее беспредельная приветливость, бесхитростное намерение понять и всем сердцем принять его, Зубцова, таким, какой он есть. И явилась она на скважину лично к нему. Он ей дороже всех.

И ради него, говорил ее взгляд, надела она'сверкающий белизной модный костюм, хотя знала, что отправляется в глухую тайгу. Для него так тщательно уложила свои льняные волосы. И тонкие брови вразлет - для него. И блеск больших голубых глаз тоже.

Ничего иного. Зубцов был совершенно уверен, этот взгляд не выражал.

Он подошел к столу и опустился на табурет напротив.

В его жизни подобного случая никогда прежде не было. Ни одна дивчина еще не смотрела на него такими глазами. И он тоже стал смотреть на нее, как ни на кого не смотрел: с восхищением, робостью и ожиданием счастья.

Потом он привстал, распахнул окно и выглянул наружу, чтобы всетаки обнаружить спутников этой незнакомки. Не сбросили же ее с парашютом! И уж конечно, не могла она пройти в своих белых туфельках всю ту пропасть километров по дремучей тайге и непроходимым болотам, которые отделяли скважину даже от самого ближайшего к ней лесного поселка.

Зубцов вспомнил вдруг, что в последний раз так и не сделал на скважине никаких записей, поднял с пола бушлат, вынул из него тетрадку, повесил бушлат в шкаф и, ничего не сказав, вышел из вагончика. Хоть и не отдавая себе в том отчета, он делал все это, чтобы справиться с сумятицей в мыслях.

Давление по-прежнему было 45 атмосфер, и это, пожалуй, больше, чем солнечный день и безмятежное пение птиц, принесло ему трезвое понимание того, откуда и зачем взялась такая удивительная гостья: это новая форма обслуживания, придуманная промысловым Домом культуры. Артисты внезапно являются на скважину, дают концерт, а сколько народу его смотрят, один человек или сто, им безразлично. Главное, чтобы всех охватить. Впрочем, давать концерт малому числу людей даже легче.

- Культур-рная работа, - проговорил он вслух. - С доставкой на блюдечке.

В вагончик Зубцов вошел уже совершенно успокоившийся, сразу направился к умывальнику, не торопясь и очень старательно, с помощью не только мыла, но и специальной насты, мгновенно съедавшей самую застарелую грязь, вымыл лицо, руки, шею.

Он отплевывался, сморкался, фыркал - словом, вообще вел себя так, будто в том, что за его спиной сидит гостья столь изысканной внешности, не находит ничего необычного.

Он снова начал игру в бывалого парня, которого никогда и ничем не удивишь.

Вытершись и причесав кудри, он подошел к столу.

Гостья тотчас поднялась с табуретки, еще раз с самой восторженной улыбкой оглянулась вокруг, провела ладонью по краю стола, явным образом удостоверяясь, что все это ей не кажется и стол действительно существует, и сказала:

- Меня зовут Дарима Тон.

Зубцов без малейшего стеснения протянул руку:

- Федор.

Проговорив это, он еще секунду-другую не отпускал ее узкую с тонкими пальцами и теплой шелковистой кожей руку, проницательно, как считал, думая: "Точненько. Все так и есть. Но когда же ты, голуба, заявилась на скважину? В вертолете, кроме нашей бригады, никого не было. Значит, забросили раньше. Отсиживалась в тайге. Милое дело!"

Он представил себе ее сиротливо приютившейся под елью и не без ехидности рассмеялся.

Дарима Тон глазами указала на лежащий на столе радиоприемник:

- Это связь?

Зубцов, не ответив, насмешливо склонил голову набок.

- Радиосвязь? - повторила Дарима Тон, вдруг посерьезнев. - И она сейчас действует?

Ни слова не говоря, Зубцов нажал кнопку включения. Из динамика вырвался шум атмосферных разрядов.

- Черти горох молотят, - снисходительно скривившись, бросил он. - Ни одной станции.

Она просительно вскинула руки:

- Пожалуйста, не расстраивайтесь. Так сейчас и должно быть в радиусе пятидесяти километров. Побочный эффект. И это, к сожалению, конечно, здесь многим мешает.

- Кому-у? Да тут ближе чем на семьдесят километров ни единой души, вот так-то. - Зубцов отступил от стола и с легким поклоном помахал воображаемой широкополой шляпой. - А что до моего расстройства, уважаемая товарищ гостья, то уж такое обстоятельство как-нибудь, прошу вас, переживите.

Дарима Тон слушала эти слова и следила за его движениями с самым напряженным вниманием.

Он не стал продолжать.

- Но это - нефтяное месторождение?

Она указала в окно, на арматуру скважины.

- Да.

- Нефть качают по трубам?

- Да, вообще-то.

- Если никакого иного средства связи в вашем распоряжении нет, надо этими трубами воспользоваться.

- Но как же, милый мой мотылек? - Зубцову опять стало весело. - Затрубить в них на всю округу?

- Прекратить подачу нефти. Через несколько часов сюда прилетят.

- В том-то и дело, что никакого трубопровода нет, - хмуро ответил он, вовсе не стараясь скрыть своего недовольства этой странной настырностью незваной гостьи. - Скважина разведочная, нефть в ней не ждали. Расположена в стороне. Пробурили и поставили на консервацию.

О том, что начались чудеса с давлением и скважину, возможно, вообще не будут эксплуатировать, говорить он не стал.