Мейсон отправился в гараж, осмотрел свои инструменты и наполовину сделанную деревянную стойку для лампы, над которой трудился в свободное время в течение последних недель. Но приземистая стойка из орехового дерева сегодня показалась ему безобразной, а сама мысль о работе – неприятной. Он вышел из гаража, закрыл дверь и бесцельно пошел по дороге, как раз когда Пегги сворачивала во двор с улицы.

– У меня сегодня было ужасное утро, – пожаловался он, помогая ей вытаскивать из машины сумки и следуя за ней в дом. Пока Пегги укладывала продукты в холодильник, Мейсон рассказал ей о кошельке и о пенни.

– Я забыла купить яйца, – вдруг прервала его жена. – Придется снова ехать в магазин. – Она захлопнула дверцу холодильника и наклонилась над столом.

Он пристально смотрел на нее.

– Да оставь ты это, – сказал он. – Я потом куплю яйца. Я тебе рассказываю, что со мной случилось утром.

– Прости, – ответила она, – но я не вижу здесь большой проблемы.

– Ну как же, этот проклятый пенни…

– Ты беспокоишься из-за пенни? – она улыбнулась мужу, отводя локон, упавший на лицо. Он снова упал ей на лоб, она посмотрела на него, скосив глаза, подула, и он упал снова.

Мейсон поймал себя на том, что улыбается. У нее иногда были совершенно дурацкие манеры, но это ему нравилось. Однако рассуждала она всегда умно, а сейчас он нуждался в ее совете.

– Я думаю, нет особой причины беспокоиться, – сказал он. – Просто эта история раздражает меня, как навязчивая песенка.

– Прекрасно. Если беспокоиться не о чем, тогда перестань этим заниматься. И кончено дело.

– Но, видишь ли… Я взял пенни этой женщины. В этом и есть… дело.

– Но ты же сказал, что отдал ей пенни.

– Но я взял кошелек.

– Верно. Но кошелек, как сказала его владелица, стоил один пенни. Значит, ты за него заплатил.

– Да…

– Тогда это значит, что у тебя комплекс Авраама Линкольна.

– Наверное… Черт возьми, о чем ты говоришь?

– Авраам Линкольн прошел в метель десять миль, чтобы вернуть пенни, который брал взаймы.

– Скажи мне, для чего Линкольн брал в долг пенни?

– Может быть, ему нужно было купить кошелек для мелочи. – Она улыбнулась мужу. – Дай мне посмотреть на него.

Он извлек из кармана кошелек и протянул ей. Пегги рассматривала рисунок, все еще улыбаясь.

– Да, – сказала она – Это и правда непростая вещь.

– За пенни это отличная покупка.

– Да, за пенни, который ты истратил, это отличная покупка.

– А тут ты ошибаешься. Я в жизни не тратил пенни с таким трудом. И последний час это просто грызет меня.

– Ладно. Я могу разрешить твои проблемы. Задай себе вопрос: что в данной ситуации самое сложное для тебя?

– Пойти назад и признаться.

– Значит, это и надо сделать. Самый трудный выбор – самый верный. Принеси этой женщине другой пенни, и твоя совесть будет спокойна.

Несомненно, совет был хорош, но когда Мейсон миновал дом миссис Фортунато, на этот раз на машине, он вздохнул с облегчением, увидев, что гараж заперт, а на почтовом ящике больше не висит объявление. Она рано прекратила распродажу. Он заметил свет лампы сквозь задернутые занавески в окне фасада и уже готов был постучать в калитку. Но вместо этого направил машину к парку, словно улица притягивала его с какой-то магнетической силой. Он закончит свою прогулку спокойно. А миссис Фортунато подождет. Да и его совесть тоже.

Он шел вверх по холму, к деревьям на лужайке для пикников, шел с неясной мыслью, будто ищет что-то особенное. Пегги он сказал, что собирается в книжный магазин, и при этом не солгал. Может быть, он еще зайдет туда… Еще ничего не решено. Утром у него просто сдали нервы – сколько волнений из-за одного чертова пенни. Во всяком случае сейчас у него не было намерения встречаться с миссис Фортунато. Но у него не было намерения и не встречаться с ней. Он двигался по нейтральной территории, по земле «поживем-увидим».

В парке было пусто и тихо, и ему мерещилось нечто странное в ветре, словно ветер хотел ему что-то внушить, но что именно, непонятно. Он пересек пустое бейсбольное поле и напился из фонтанчика, прежде чем продолжить восхождение. В двадцати футах впереди лежала куча опавших листьев, казалось, кто-то не до конца разворошил ее. Мейсон внезапно подошел к ней, ударил ногой, так что листья закружились в воздухе, а ветер разнес их по траве. Он наблюдал за летящими листьями, захваченный наводящей грусть атмосферой безлюдного парка, а когда повернулся, чтобы идти вниз, увидел огромный лист, сухой и скрученный, странно напоминавший отрубленную человеческую руку.

Он наклонился и поднял лист. Под ним лежала двадцатидолларовая банкнота, гладкая, словно только что отпечатанная, и хрустящая, как сам лист.

Мейсон постоял минутку, в удивлении и страхе. Банкнота, совершенно неуместная здесь, лежала на траве, и ему пришло в голову, что эти деньги принадлежат миссис Фортунато и что это некая уловка или проверка. Он робко поднял банкноту – обыкновенные двадцать долларов и ничего больше.

«Чур, мое», – пробормотал он, вертя деньги в руке. Почти тут же легкий отсвет этой находки окрасил утро в новые тона, Мейсон стал по-другому видеть вещи и был поражен этим…

Возможно, он совершенно неправильно истолковал случай с кошельком. Возможно, найти кошелек и суметь заплатить за него было не чем иным, как началом счастливого дня. А двадцатидолларовая банкнота, как он понимал сейчас, была кармой, воздавшей ему за утреннее волнение, уравновесившей чаши весов, перестроившей его мир, пополнив его бумажник. Обрадованный этой новой догадкой, он поспешил вернуться к машине, сложил двадцатку и сунул ее в кошелек, который, несмотря на свой малый размер, начал казаться чем-то вроде золотого гуся.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru