Это были вислобрюхие, молчаливые пацаны, но с ними было хорошо беседовать о звездах и туманностях. А вдруг это были те самые джамбли, что жили в гуще леса? Может быть. О том говорила их непосредственность: как трепетали от удовольствия их хвостики, когда им давали пойло, как, вспоминая нечто забытое, они иногда еще пробовали скакнуть, пройтись гоголем, ретиво выгнуть шею!

Но всем им было далеко до Робина, - уж он-то показал деревне, что значит суперкозел!

Вначале мы привязывали Робина к огромной железяке, валявшейся возле окопа. Может быть, она была частью разбитого танка или деталью от зенитки. Подрастая, Робин научился перетаскивать эту неподъемную тяжесть:

он упирался всеми копытами, нагибался, как бурлак на Волге, и, словно лемехом сдирая дерн, отправлялся путешествовать, так что оказывалось: уже не он привязан к железяке, а она к нему. Он быстро исполосовал лужайку бороздами, ну а колышки он тем более расшатывал и выдергивал из земли, после чего отправлялся на Тюхин огород, мстя за былое поругание нашего плетня и сада.

Робина стали гонять в стадо, и он сразу обрел популярность на деревне. Только лишь какая-нибудь баба желала подогнать его хворостиной, как он оборачивался и вставал на дыбы. Он сражался и с Волосатым дедом! Меня поругивали за то, что я будто бы научил Робина бодаться. Но разве я его учил? Вот ведь вбили в мозги народу, что характер воспитывается! Да ничего подобного! Разве гордости научишь? И разве у меня самого не болели ноги от рожек этого дьявола.

Думаю, Робин вышел таким просто оттого, что время другое пришло. Уж и черная тарелка доносила до нас полупонятные вести о неистовых спорах физиков и лириков, о романтиках с рюкзаками, о всяческих каравеллах и бригантинах, на которых плавают по Братскому морю образцово-показательные москвичи, уж стало модным метко пошутить и остро ответить, появилось чувство собственного достоинства, мужики в деревне начали огрызаться на начальство - и животные стали портиться. И как!

Корова Бергамотова, например, вообще вышла из-под, контроля. Взяла да и поддела на рог козленка, принадлежавшего Дерьмоедке со Слепушкой. И козленок в ту же минуту отжевался. А корова всего лишь какую-то неделю спустя хотела забрухать пастуха, - еле кнутом отбился. Стали бояться этой хулиганки.

Много в ту пору ворчали на деревне о Бергамотове корова, мол, у него брухучая, так сменил бы, а то ведь мало ли что. Но в глаза не говорили, а только на бревнышках шептались. И кончилось плохо: закатала корова Васенку, два ребра ей сломала, да глаз выбила, да страху баба натерпелась. И ведра погнула, с какими за водой шла. Новые ведра. Делать нечего - на следующий день Бергамо-тов повел свою хулиганку в поселок, в заготскот. Говорят, зубами скрипел - удойная была. Ну да там с нее быстро шкуру спустили. Бергамотов телку купил. Хорошо еще, что Васенка никуда не жаловалась - она ведь отчаянная была, бой-баба, что ни слово, то матерок.

Робин, понятно, вреда не наносил - покалечить он никого не мог, а главное - просто игрун был, веселье в нем кипело Он и со взрослыми козами, да что с козами - с бычками бодался! Любил также ребят донимать, а они его. Не угадаешь, когда стадо вгонят, опоздаешь - ищи ветра в поле! уж он где-нибудь с пацанами воюет. Они его, бывало, и дегтем вымажут, и в зад пнут, а он только встает на дыбы, только рогами поддает!

Следующих козлят звали Пехлеван и Шустрый. Веселые были ребята.

Все-то они ходили боком-скоком, все-то резвились. По пословице: их драть, а они играть. Никогда не унывали. Впрочем, я драл их редко.

На мордах этих двойняшек всегда был написан вопрос. Какой - не знаю. Но стоило им увидеть человека, как они прекращали жевать, поднимали мордочки, ме-мекали по разу, включали свои вентиляторы, то есть куцые хвостики, и... появлялось вопросительное выражение. Стоят и смотрят, стоят и смотрят. Если бы Робин родился человеком - был бы он романтикомшестидесятником, героем песен Пахмутовой, геологом в клетчатой ковбойке, таежным строителем или китобоем. А эти были бы скорее учеными, может быть - физиками-атомщиками, поклонниками Ландау и Эйнштейна, а может, историками или генетиками. Быть бы им и лауреатами! Честное слово, редко я встречал в людях такой интерес к жизни!

Сидит Волосатый дед на сломанной телеге и, от души веселясь, читает публике Теркина на том свете , - они стоят тут же, вопросительно смотрят и силятся понять:

что происходит? о чем говорят? что за политика такая у этих людей? чего ждать? во что верить? Не дрались, нет, но любопытствовали. Идет из поселка с работы служащая женщина. Второй час идет скорым шагом, и еще столько же будет идти до своей деревни. А они подняли головы, мемекнули от удивления и смотрят. Каждый вечер, в ведро и в дождь, идет она через наше село, - а они все удивляются: кто, зачем, почему по земле ходит?

Выражать свою любовь к людям они не умели, как и все их скверное племя. Кошка - та мурлычет, пусть не совсем бескорыстно. Собака - ластится. А козленок - нет. В нем есть дух товарищества, но нет альтруизма. Козленок не жаден, разве только к воде, пойлу. Он не боится даже зимы: он ничего не ведает о ней. Но мир его удивляет. Он забывает, что он шустрый. Забывает, что он пехле-ван, то есть канатоходец, акробат. Он стоит на бугре, и в глазенках его вопрос, который он не может сформулировать. Он словно говорит: просвети меня! Объясни мне! Что мир, что - я, что - вы, люди? Что все это значит?

И я научился все сводить к шуткам, потому что не знал ответа.

Следующими были ползунки.

Это были неудачные козлята. Они зачаврили с детства. Кроме того, характер у них был настолько флегматический, что воспитывать их оказалось совершенно невозможным. В сущности, кроме фунта сероводорода, закупоренного в два лохматых меха, они лично ничего собой не представляли - ни для общества, ни для матери-земли. Но - вот сила собственности!

Мы все же возились с ними, гоняли, как порядочных, в стадо, стоически выдерживали их убыточное существование, а мне они даже чем-то нравились.

Пастухи были ими недовольны. Бывало, плетутся эти ребята, шатаясь от ветра, позади стада, в густой пыли, безнадежно отстают, и даже кнут не убеждает их быть капельку пошароваристей. Да и как их стегать? Убьешь ненароком. А в один прекрасный день, завив горе веревочкой, ползунки вздумали кусать траву лежа; пастухи не заметили их за татарками и угнали стадо без них. Но наши надежды, что этих чертей разорвут собаки, оказались тщетными: наутро пастухи обнаружили их почти на том же месте.