Теперь государь принял меня в кабинете, наедине. Первыми его словами были:
– Вот как вы шагнули.
– Так угодно было повелеть вашему величеству, – ответил я.
Аудиенция продолжалась более 20 минут. Говорил больше я, развивая план своей работы, требовавшей больших перемен и в системе управления военным духовенством, и в системе духовного делания военного священника. Государь всё время поддакивал: «именно, так», «ну, конечно» и т. п. Когда я в заключение спросил: «Моя работа потребует, может быть, решительных действий. Могу ли я рассчитывать на поддержку вашего величества?», государь ответил: «Непременно, вполне рассчитывайте».
От государя меня провели к императрице. Она приняла меня стоя, начав говорить о важной роли военного священника и огромном значении предстоящей мне работы. Императрица говорила с акцентом, но грамматически правильно и умно. Когда она кончила речь о предстоящей мне работе, я сказал:
– Я, ваше величество, не царедворец и не дипломат, и, вступив на указанную мне его величеством дорогу, считаю первым своим долгом всегда говорить правду своему государю, не только тогда, когда она ему приятна, но и когда неприятна. Что государь любит Родину – в это все мы должны верить, а что он, как человек, может ошибаться, это все мы должны помнить, и каждый по силе обязан оберегать его от невольных ошибок.
– О, если бы все у нас так рассуждали, как вы теперь говорите, – заметила государыня, – а то большинство думает не о благе Родины и не о государе, а о себе, о своей выгоде.
Лицо императрицы при этих словах было скорбно, разочарованность в людях звучала в ее голосе.
9 мая я вступил в исполнение «парадной» стороны своей службы. В этот день в Гатчине был высочайший парад лейб-гвардии Кирасирскому ее величества полку. Никогда раньше я не был на подобном торжестве. Картина парада буквально потрясла, ошеломила меня. Стройные ряды кирасир в блестящих латах и шлемах; нарядная толпа полковых и придворных дам во главе с императрицей-матерью; масса увешанных всевозможными знаками отличия высших военных чинов; блестящая царская свита, наконец, сам царь, кроткий и вместе величественный, в полковом блестящем мундире с голубой лентой. Склоняются знамена, гремит музыка, а за нею – громовое «ура»… Государь обходит фронт, за ним тянется пестрая, разноцветная лента свиты и начальствующих… Во всем этом чувствовалось величие, мощь России, чувствовалось что-то необъяснимое, невыразимое словами.
После того я множество раз присутствовал на таких торжествах. Я обязан был, раз государь принимает полковой парад, совершать при этом молебствие. И всё-таки я не приучил себя к хладнокровию. Всякий раз, когда входил государь, когда опускались знамена, начинала греметь музыка, – какой-то торжественный трепет охватывал меня. (Какой духовный подъем я испытывал во время величественных царских парадов, может показать следующий факт. Это было в 1913 г. Пасхальную утреню и литургию я совершал в этом году в Государевом Феодоровском соборе (в Царском Селе). По окончании службы я со всем сослужившим мне духовенством разговлялся во дворце. После строгого семинедельного поста я имел неосторожность теперь съесть кусок жирной ветчины и выпить бокал холодного шампанского. Сейчас же после разговенья я почувствовал острую боль в животе, которая быстро усиливалась, и я еле добрался до дому. У меня началась сильнейшая дизентерия, сопровождавшаяся мучительными болями. Врачи уложили меня в кровать, запретив всякое движение. Между тем на следующий день предстоял высочайший парад в Царском Селе, на котором я обязан был присутствовать. Врачи и слышать не хотели о моей поездке. Домашние со слезами умоляли меня не ехать. Но я всё же поехал, несмотря на невероятную слабость. Вышедши с духовенством к аналою перед приездом государя, я вынужден был держаться за стоявший возле аналоя столик, чтобы не упасть. Но вот приехал государь: заиграла музыка, загремело «ура», склонились знамена, и я забыл про свою болезнь. Откуда-то явились силы – я бодро отслужил молебен, обошел с государем фронт, окропляя святой водой, и затем отсидел весь высочайший завтрак, не отказываясь ни от одного из предложенных яств. К удивлению и врачей и домашних, я вернулся домой совершенно бодрым и здоровым.)
Итак, обошедши фронт, государь вошел в ложу, против которой стоял аналой с крестом и Евангелием, и почтительно поздоровался с матерью. Начался молебен.
Богослужение в высочайшем присутствии соединялось с особыми церемониями, в которых я еще не мог разобраться. Государь понял это. И вот, прикладываясь ко кресту, он вполголоса сказал мне: «Вы же матушке поднесите крест». Меня очень тронула предупредительность государя, без которой я мог бы погрешить против этикета. Но удивило меня другое. После молебна государь спросил командира полка ген. Бернова: «Кто это совершал молебен»? – «Новый протопресвитер», – ответил Бернов. «Как же это я не узнал его, – он мне на днях представлялся», – удивился государь.
Кажется, в конце мая в Аничковом дворце я представлялся вдовствующей императрице. От начальницы Смольного института, светл. княжны Ел. Ал. Ливен, очень близкой к императрице Марии Феодоровне, я очень много слышал как о большой доброте императрицы-матери и горячей любви ее к Родине, так и о больших неладах ее с молодою императрицей.
Приняла меня императрица просто и приветливо. В уме она, конечно, уступала молодой императрице. Замечательно, что хоть она прожила в России около 50 лет, но она не умела правильно говорить по-русски… Это, впрочем, не умаляло ее самой искренней и глубокой любви к нашей Родине.
На 19 июня (воскресенье) мне был назначен прием у Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича в его имении Отрадное, в шести верстах от Стрельны. Как я уже сказал, я ни разу не видел его вблизи. О характере великого князя ходили самые невероятные слухи. Резкий, часто грубый и даже жестокий, взбалмошный и неуравновешенный – таким рисовался, по слухам, великий князь. Я ехал не без смущения: как-то он меня примет? На станции Лигово в купе, где я сидел, вошел ген. – майор И.Е. Эрдели, бывший в то время не то генерал-квартирмейстером Петербургского округа, не то командиром лейб-гвардии Драгунского полка. На его вопрос: «Куда вы едете?» – я совсем не дипломатично ответил: «К великому князю Николаю Николаевичу. Как-то он меня примет? О нем ведь рассказывают невозможное: что он резкий, грубый и т. п.». – «Всё неправда, – сказал Эрдели. – Будете очарованы, – это удивительно сердечный, внимательный, радушный человек».
На станции Стрельна меня ждал автомобиль великого князя. Около 10 ч. утра я подъехал к крыльцу дома великого князя, напоминающего среднюю помещичью усадьбу. Последний встретил меня у порога своего кабинета, приняв благословение, словами: «Очень рад с вами познакомиться. После вашего назначения я внимательно следил за всеми газетами. Ни одна не отозвалась о вас худо». Разговор между нами продолжался не долго, так как я должен был совершать литургию в церкви великого князя. Мне сослужил иеромонах Сергиевой пустыни, обычно совершающий тут богослужение. Церковка, в парке, выстроена в стиле XVI века, очень уютная, украшена множеством древних (XV–XVII вв.) икон.
После литургии я был приглашен к завтраку. Мне указали место между великим князем и великой княгиней. Простота поразила меня. Великий князь сам из поданной на стол миски разливал в тарелку уху, сам несколько раз подкладывал мне икру и пр. Беседа велась задушевно и непринужденно. Говорили о многом; конечно, и о деятельности военного духовенства. Между прочим, великий князь спросил меня, где должен находиться протопресвитер во время войны – в Петербурге или на фронте?
– По положению, в Петербурге, но думаю, что не оказалось бы препятствий быть протопресвитеру и на фронте, если бы во главе действующей армии стояли вы, – ответил я.
– Да, я тоже так думаю, – согласился великий князь.
– Это великолепно! – воскликнула великая княгиня. – Запомните это, и не оставляйте великого князя, если он окажется главнокомандующим на фронте.
