– Все в порядке, Джим, – крикнула Линда, – поднимайся назад по веревке! Пожалуйста, поторопись! Я не знаю, долго ли смогу продержаться здесь. Я закрепила ступню в нише, но нога начинает дрожать.

В голосе Джима слышался охвативший его ужас.

– Линда... я не могу подняться по веревке. Я ударился об острый выход пласта. Кажется, я сломал руку. Это бесполезно.

Линду охватила паника.

– Джим, я не смогу одна тебя вытащить. – Она приподняла голову. – Мистер Финч, быстрее спускайтесь сюда, помогите мне!

Удерживая беспомощного Джима от скольжения, Линда чувствовала, как ее колено неумолимо подгибается, а веревка дюйм за дюймом ослабевает.

– Нет времени! – закричал Джим. – Есть только один выход: ты должна перерезать веревку. У Терри на поясе есть нож.

– Я не могу! Я не могу! – всхлипывала Линда, слезы градом катились по ее щекам. – О милостивый Боже! Помоги мне, пожалуйста!

– Черт возьми! Перережь эту веревку, пока мы не погибли!

Линда ухватилась за куртку Терри и нащупала нож.

Что произошло дальше, Линда будет помнить до конца своих дней. У нее в руке был нож, его лезвие сверкало на солнце. Отрезанная веревка упала вниз и вместе с Джимом Портером исчезла из виду. Теперь не нужно было больше до дрожи в каждой мышце напрягаться изо всех сил. Линда безвольно лежала на уступе; у нее чуть не лопнули барабанные перепонки от жутких предсмертных криков обреченного альпиниста. Они становились все слабее и слабее, пока не наступила тишина. И только ветер завывал над распростертыми телами.

Линда не имела представления о том, сколько времени пролежала там, придавив собой Терри. Позднее она не могла вспомнить о том, как с Финчами спустилась с горы. Все было как в тумане: толпы людей, двигавшихся по кругу у подножия горы, лица, выжидательно поднятые вверх; окружившие их альпинисты со спасательным снаряжением; профессионалы из конной полиции Йосемитского национального парка, обращавшиеся с ней как с ребенком.

Затем – о чудо из чудес! – она, наконец, очутилась на твердой земле и ее повели к машине «скорой помощи», а полицейские образовали кордон, не подпуская к ней любопытных. Наконец, уже на носилках, к ней пришло ощущение покоя. Человек в белом халате улыбался ей, вводя иглу в вену... И вот уже теплая милосердная темнота окутала несчастную девушку.

Ее отпустили домой на следующее утро. Узнав, что у Терри легкое сотрясение мозга и его задерживают в госпитале для обследования, Линда сразу же отправилась к нему в палату. Терри сидел в постели и смотрел в окно.

– Тебе лучше? – тихо спросила она.

Терри обернулся, и Линда увидела, какое бледное у него лицо и как сильно опухли глаза от слез.

– Я выживу. А как ты? – спросил Терри.

– Это был просто приступ истерии, – ответила Линда.

– Неудивительно. Слава Богу, ты не в смирительной рубашке после того, что тебе пришлось сделать. Папа сказал, ты перерезала веревку, чтобы спасти мне жизнь...

– Это не совсем точно. – Линда будто оправдывалась. – У меня не было выбора. Джим продолжал упрашивать меня перерезать веревку. Это было необходимо, иначе мы все трое погибли бы. У меня больше не было сил удерживать веревку.

– Ты могла бы спастись сама и позволить мне погибнуть вместе с ним. Я хочу сказать, это несправедливо, что тебе придется нести это бремя до... – Терри прикусил язык.

Линда села на край его постели.

– До конца моих дней. Ты это хотел сказать?

Терри отвел взгляд.

– Я не понимаю, что говорю. Прости меня, Линда.

– Все в порядке. – Она с трудом перевела дыхание. – Терри... я бы поступила точно так же, если бы вы поменялись местами. Если бы на том конце веревки висел ты, я бы тоже перерезала ее, чтобы спасти Джима. У меня не было выбора.

Их взгляды встретились, и каждый увидел в глазах другого не только боль и горе из-за трагической гибели Джима, но и чувство вины. Вины особой, которая значительно превосходила ту естественную вину, какую обычно ощущают по отношению к погибшим все выжившие в катастрофах. И пройдет немало времени, прежде чем эта острая боль потери притупится.

Линда вернулась в Колорадо с трагической вестью о гибели Джима. Целый год она была просто одержима потребностью снова и снова рассказывать вызывающую ужас историю каждому, кто хотел ее выслушать.

Однажды отец и мачеха посоветовали Линде обратиться за помощью к психиатру.

Увидев выражение испуга на ее лице, Констанс поспешила добавить:

– Создается впечатление, что ты не можешь сама избавиться от воспоминаний о том, что произошло в горах. Это выглядит так, будто ты дала себе суровую клятву.

– Вы думаете, я сумасшедшая?

– Нет, доченька, не сумасшедшая; просто твой разум и душа изнывают от горя, и ты находишь болезненное утешение в скорби, – сказал Питер. – Посмотри на себя в зеркало и попробуй сказать, что у тебя здоровый вид.

Линда взглянула на свое отражение в зеркале и тотчас же отвернулась. Ее отец прав. Она была бледной, с темными кругами под глазами.

– Кстати, здесь, в Колорадо, недалеко от Денвера, есть санаторий, – начал было Питер, но внезапно умолк.

Странно, как круг завершил свой полный оборот. Ведь его бабушке Карен тоже понадобилось психотерапевтическое лечение, когда ей было примерно столько же лет, сколько теперь Линде. Питер нахмурился. А он сам? Психическое расстройство украло у него после войны десять лет жизни. Теперь Линда...

– Я сделаю все необходимые приготовления, если ты согласна, – закончил Питер.

– Хорошо, – вздохнула она. – Если ты считаешь, что это принесет мне пользу, я поеду в твой сумасшедший дом.

Шесть месяцев Линда провела в санатории для больных, страдающих психическими расстройствами. Это было роскошное заведение, обслуживающее только очень состоятельных людей. Большинство пациентов санатория составляли праздные светские матроны, вызывавшие у Линды острую неприязнь. Врачи говорили ей, что она медленно, но верно поправляется, однако эти их избитые фразы не производили на девушку никакого впечатления.

Первый существенный прорыв в ее состоянии был вызван приездом Терри Финча. Летом, через год после злополучной экспедиции на Эль-Капитан, он навестил подругу.

Линда повела Терри на прогулку по заповеднику санатория. Самое сильное впечатление в этом парке производил лабиринт, сооруженный из живой изгороди, очень густой и безупречно подстриженной.

– Говорят, чтобы создать такой лабиринт, потребовалось десять лет. Он действительно очень тщательно продуман. Давай посмотрим, сможешь ли ты определить, где находится его центр, – предложила Линда.

– Хорошо, я рискну.

Почти целый час блуждал Терри по петляющим коридорам, заводящим в тупики, и тропинкам, возвращавшим его назад. В конце концов, он все же добрался до центра лабиринта. Это был небольшой оригинальный сад, посередине которого находился мраморный фонтан. Они сидели на маленькой каменной скамейке и непринужденно болтали – банальные, ничего не значащие фразы. Когда скучный разговор подошел к концу, Линда Проявила инициативу:

– Почему мы играем в детские игры, Терри? Мы упорно избегаем говорить о гибели Джима, как будто ничего не случилось, хотя прекрасно знаем, что оба только об этом и думаем.

– Согласен. – Терри хлопнул себя по коленям. – Значит, ты тоже, как и я, постоянно размышляешь о том, что произошло? – спросил он.

– Да... Иногда удается загнать эти мысли в подсознание, но ненадолго.

– Мне тоже. – Терри взял ее за руку. – Линда, ты знаешь, что я влюблен с того самого момента, как впервые увидел тебя. Нет, не перебивай! Пожалуйста, позволь мне закончить.

Девушка сидела напряженная как струна. Лицо ее стало совсем белым.

– И единственный человек, который занимает мои мысли даже больше, чем Джим, это ты. Я люблю тебя, люблю очень глубоко и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

– Терри, об этом не может быть и речи, – простонала Линда.

– Почему? Не говори, что ты Меня не любишь. Я другого мнения, я всегда знал, что ты любишь меня. И именно в этом заключается разгадка того, почему нас так сильно терзает чувство вины. В глубине души мы знаем, что если бы Джим был жив, мы никогда бы не поженились. Дело в том, что ты постепенно влюблялась в меня или, может быть, переставала любить Джима. Это не имеет значения, потому что ваши отношения были обречены.