Лукерья словно не слышала; помолчав с минуту, стала говорить тихим, ровным голосом.
- Моей власти тут нет, Бога ты прогневила, чем - не ведаю, однако ж Божия то воля, а супротив нее роптать - грех великий Я знам, я роптала. Покарат тебя еще боле Господь за дерзость твою - истинны мои слова, я твою судьбу чую. Нету, подруженька, человечьей воли на земле, одно тырканье. Ступай!
- Нет! - воскликнула Генкина мать. - Луша, спаси! Ты ж сынка свово до жизни вертала - ты умеешь!.. Что мне Божья воля - сына спаси!
- Ступай! - грозно повторила Лукерья. - И не зли меня!. Без толку все это.
- А все ж опробуй! - Генкина мать встала на колени - Луша, весь гнев Божий на себя приму! Неужто нету способа? Неужто нету?.
- Судьбу оммануть захотела? - пронзительно закричала Лукерья - Божьей воли не чтишь? . Что же, пеняй на себя, дура!
- Поможешь, что ль? - не поверила мать.
- Приходьте в полуночь на Тихи болота... - Лукерья вдруг заплакала - Ох, что ж это деетоя-то... И силы моей совсем уже нету. Тропу знаш?.. Сынка-то обряди, да чтоб друг - душа верная с им был...
- Это кто ж? Так ить нету такого! - испугалась мать.
- Е-есть... Да ладны, сам прибегеть. - Лукерья легла и отвернулась к стене. - Ох, зябко... а ты помни: сама этого хотела!
Когда на закате мать уложила Генку в лодку и отчалила, Рыжик разбил окно и кинулся в воду вслед за ними; пришлось подобрать его, чтоб не утоп.
Мать несла Генку на спине; он очнулся и с испугом таращился вокруг - ветки цепляли его за волосы, царапали лицо, будто ведьмы с лешаками тянули корявые руки, звали к себе... Вдруг заросли зашумели, из них появилась скрюченная ведьма. Генка чуть не помер от страха, а Рыжик, заскулил, пустился наутек...
- Чего ширитесь-то? - сердито пробурчала Лукерья - Луна уж высоко...
От скита остались только развалы стен да скособочившаяся часовенка на пригорке; купол ее мертво сиял в лунном свете. Невдалеке кто-то захохотал, завыл нелюдским голосом...
- Не бойсь - сказала Лукерья. - Помолися, отроче, во четыре стороны света да отбей семь поклонов покаянных.
В той стороне, где слышался хохот, раздался гул, и все разом стихло.
Генкина мать в часовню не пошла. Лукерья велела ей ждать на дворе, а Генке приказала подползти к трухлявой иконе Божьей Матери, висевшей напротив осины...
- Совсема я слаба стала - пожаловалась Лукерья неведомо кому и дала Генке выпить вонючего отвара. Голова у Генки прояснилась, страх исчез...
И вот начался отговор - Лукерья закружила, забормотала над корытцем с дождевой водой:
- Стану я раба Божьего Геннадия благословляти, пойду, перекрестясь, из двери в дверь, из ворот к воротам, во чисто поле. В чистом поле стоить престол, на престоле Мать Честная, Пресвятая Богородица держит вострый булатный меч. Подсобите, помогите рабу Божьему Геннадию от укоров, от призеров, от ночных переполохов, от щепоты, от ломоты, от двенадцати тайников, от двенадцати родимцев отговариваюсь - от белого, от черного, от красного, от рыжего, от черемного, от одноглазого, двуглазого, трехглазого, от одноженного, двуженного, трехженного, от однозубого, двузубого, трезубого - спаси. Пресвятая Богороица! Аминь!..
-А-а-а!!!- закричал Генка, чувствуя нестерпимую боль в ногах.
За стеной рычал, рвался к Генке Рыжик, пес прогрыз доску и с лаем кинулся на Лукерью, она плеснула на Рыжика водицей - в тот же миг Генку будто приподняло, и он упал без сил, а пес завертелся, зашелся новым, хриплым лаем. Глаза Рыжика налились кровавой яростью...
- Чегои-то с ним? - испуганно крикнула со двора Генкина мать - Господи, помилуй!.
- Дак стрель его! - Лукерья закашлялась, почернела - Сглаз теперя в ем сидит - стрель, пока не загрыз!
Во дворе раздался выстрел, бешеный рев Рыжика.
- Помираю ить я - вдруг тихо произнесла Лукерья и заплакала. - Кличь мамку...
Генка опрометью кинулся из часовни, и только на подворье уже сообразил, что ноги-то его - ходят...
Лукерья лежала под осиной, слабо шарила по полу, будто искала что-то...
- Дай руку! - прохрипела она.- Душа мается, не выходить... Дай руку!!!
Генкина мать потянулась было к Лукерье, но вдруг поняла что-то, отшатнулась...
- Не помру ить я! - завыла Лукерья. - Да-ай ру-уку-у!!!
- Бежим! - крикнула мать Генке, и они бросились вон из скита, скорее в лес, на тропу; деревья встали стеной, не пуская их; луна погасла, кто-то невидимый опять начал хохотать, и сквозь хохот, сквозь нарастающий гул несся за ними, не умолкая, плачущий голос:
- Ру-уку дай!. Ру-ку-у!
- Генка, курвец! А Варька Митина грит, не поручали вам стиха! - возмущенно орала Генкина мать - А ну, слазий, не то щас лектричество выну - закукарекаешь тогда!
Генка щурился на тусклую лампочку, с трудом соображал, где он, кто вокруг...
- Ох, срамота моя, тока хвори разны цеплят да дурь в башке вертит! жаловалась внизу соседкам мать - А ить и у меня самой здоровве окончилось кому ж он останется-то, убогонький мой? Хошь бы ваш мужик выпорол его за стакан, ума прибавил, ей-бо!
- А мамка тва сюдой не влесет? - опасливо спрашивал Загидка.
- Не, боится она - Генка с неохотой отрывался от теплой трубы, ежился Усе, шалупонь, завтра - как дядя Витя фрицевский штаб взрывал.
- А Лу-укерья? - шептал Васятка - А с ей чего сталось?
- А кто знат? - Генка зевнул - Ходили утром во скит - никого не нашли Ведьмачка - она ж не помрет, пока силу свою да судьбу через руку не передаст. Может, бродит еще где-то здеся, ищет...
- А как она...
- Болтун - находка для шпиона! - веско обрывал разговор Генка и, сморщившись, брел к выходу - Ох, снова жрать охота...
Ночью вьюга выла жалобно, по-человечьи, и, казалось, это ведьма ходит, плачет где-то неподалеку... Генка ворочался под одеялом, не мог заснуть, живот пучило от голода, да еще Лукерья мерещилась повсюду; вот выступает она из темноты, улыбается беззубым ртом, берет Генкину руку...
- Ма-ам! - звал Генка - Ма-ам, ты когда меня в город отправишь?
- Спи уж! - вздрагивала мать - Ох, нету моих сил... Дак к лету, коли раньше ничего не будет...
Генка не понимал, что может случиться раньше, но спрашивать об этом не решался, он отворачивался к стене и вскоре слышал, как кто-то шебуршит по столу, семенит по коридору, поднимается на чердак Генка вспоминал, что это, наверно, их домовой, то есть барачный, вреда от него никакого. Генке то хотелось споймать барачного да и расспросить по строгости, что же сталось с бабкой Лукерьей? А то вдруг становилось так страшно, что, спрятав голову под подушку, думал он, до чего же все-таки здорово, что будет он скоро жить в Архангельске у бездетной тетки, в каменном доме на центральной улице Павлина Виноградова, и тогда уже никакие Лукерьи, никакие барачные не станут его донимать. В городе полно смелых, башковитых людей, и Господа Бога с нечистой силой там давно отменили - странно, конечно кому ж они тогда молятся?.., кто их стращает? - но все равно здорово! Генке становилось так радостно так легко, что казалось ему, будто он вот-вот взлетит и помчится к ласковому солнцу, и полет его будет прекрасен и нескончаем, и никто не сможет помешать ему - ведь сильнее его нет никого на свете! Генка улыбался и уже во сне, жадно глотая угарный воздух, выбрасывал руки из-под одеяла, словно парил над мерзлой и туманной землей...
