- Ничего себе экспериментик, - заметил профессор Усам.

- Это он что же, на глазах всей планеты? - поинтересовался президент, тщетно пытаясь скрыть улыбку.

- Нет, экраны в студии были выключены, - сердито ответил профессор Норберт. - Поэтому ему и не успели помешать.

- М-да... Так что же, коллега, как по-вашему, можно считать происшествие в студии экспериментом? - спросил президент, обращаясь к профессору Усаму.

- Этот вопрос я прежде всего адресовал бы Элине...

- Категорически возражаю, - перебил профессор Норберт. Один человек не вправе решать судьбу такого эксперимента. Нам дан случай неповторимый... Мы должны продолжать наблюдения. Если его теперь изолируют ради торжества справедливости, как здесь говорили, потери науки будут невосполнимы.

- Наблюдения вы, вероятно, сможете продолжать и в том случае, если сочтут необходимым изолировать его, - сказал президент.

- Это будет совсем не то. Я имею в виду его адаптацию в нормальной обстановке, адаптацию в обществе, а не на обитаемом острове или в одиночной камере.

- А вы можете поручиться, коллега, что он не натворит еще чего-нибудь? - Профессор Усам скрестил руки на груди и не мигая уставился в лицо профессора Норберта.

- Эксперимент всегда несет в себе элемент риска, - не сдавался тот.

- Но ведь он может и убить. Запросто... Теперь, когда точно установлено, кто это, мы должны быть особенно осмотрительны.

- Кстати, кем он оказался в действительности? - спросил президент. - Подтвердилось, что он рассказывал о себе во время того злополучного интервью? Мне что-то говорили, но я уже запамятовал...

- Все, что он говорил, подтвердилось. - Профессор Норберт достал из небольшого портфеля лист бумаги и положил на стол. - Вот заключение Института новейшей истории. Его настоящее имя - Томас Джонсон. Он уроженец западного континента, молодость его прошла в очень трудной обстановке, потом служил в армии, потом... Ну, потом связался с преступным миром, стал, как это у них называлось, гангстером, одним из руководителей какой-то крупной организации. В конце концов попался и, так как не назвал соучастников и шефов, был приговорен к смерти. Смерть в газовой камере, с его согласия, заменили криоконсервированием на пятьсот лет. Его заморозили, поместили в одно из хранилищ, а все документы почему-то остались в тогдашнем министерстве юстиции и потом попали в архив. Там они каким-то чудом сохранились, и вот теперь историки их по нашей просьбе откопали.

- Так вы, значит, оживили его раньше срока, - покачал головой президент.

- Да, и не жалею, - запальчиво возразил профессор Норберт, - потому что он, по-видимому, единственный, кого заморозили совершенно здоровым.

- А как это все-таки получилось?

- Сейчас трудно сказать... По-видимому, на его саркофаге не было никаких надписей, только номер. Когда все это было свезено в хранилище Академии холода и началась реставрация саркофагов, на его саркофаге по ошибке поместили табличку с надписью с другого саркофага. И он стал числиться у нас Бокстером. А саркофаг настоящего Бокстера, вероятно, привезли в таком состоянии, что хранить его было бессмысленно, и его уничтожили. Документы же на Томаса Джонсона в Академию вообще не попали, и о его существовании у нас никто не знал.

- Послушайте, коллега, а много у вас там может оказаться еще подобных сюрпризов?

- Не знаю, не знаю, ведь не я их замораживал... И с подавляющим большинством я, на их месте, не стал бы возиться... Зачем они все это делали?.. Переправлять в будущее преступников и трупы богатых бездельников - трудно усмотреть в этом акт гуманности. Но они поставили нас перед этой проблемой, и мы вынуждены пытаться ее разрешить. И хотя мы сейчас не подбрасываем своих покойников медикам будущего, проблема криоконсервирования, конечно в каком-то усовершенствованном виде, представляет для нас очень большой интерес. Может быть, к ней придется возвратиться, когда мы станем посылать космонавтов в длительные путешествия к иным галактикам. Она может стать актуальной и в других областях человеческой деятельности в ближайшем или более далеком будущем. Поэтому заниматься ею мы обязаны. А что касается возможных "сюрпризов" при размораживании - в какой-то мере каждый из оживляемых может им оказаться... Но боюсь, таких, как Томас Джонсон, больше не будет.

- Посмотрите на него, он боится, - президент покачал головой, - боится, что больше ничего такого не получится. А мы теперь ломаем головы, что нам делать с тем, что уже получилось... Итак, слушаю ваши окончательные предложения, коллеги.

- Рассматривать случившееся как эксперимент, - буркнул профессор Норберт.

- Передать все на решение Высшего совета народов, - твердо сказал профессор Усам. - В прошлом это преступник, он и у нас совершил преступление, едва профессор Норберт разморозил его. Надо передать его органам справедливости. Пусть они и решают, что он заслужил.

- Это ужасно, - произнес профессор Норберт, - и это говорит ученый двадцать первого века.

- Да, потому что не хочу, чтобы бациллы преступности снова распространялись в нашем обществе. Человек все еще слаб... А такое весьма заразно. Мы почти покончили с преступностью не затем, чтобы все начинать сначала.

- В таком случае я настаиваю, чтобы решениз было обсуждено на Большом совете Академии, - сказал профессор Норберт. Пусть выскажут свое мнение ученые всей планеты.

- Всемирная Академия не компетентна, когда речь идет о преступлении, - возразил Усам.

- Повторяю, речь должна идти прежде всего об эксперименте, небывалом эксперименте огромного значения.

- Но вы забываете об Элине. Она даже не сотрудник Академии холода. Она - жертва преступника.

- Для науки люди шли и не на такие жертвы.

- Нет, с вами, профессор Норберт, невозможно спорить. Вы просто фанатик!

- А вы формалист, сухарь; вы лишены элементарных качеств настоящего ученого.

- Коллеги, коллеги, - заволновался президент. - Успокойтесь. Сохраняйте необходимую всем нам объективность суждений.

Наступило напряженное молчание.

- Может быть, действительно поговорить с Элиной, - заметил наконец президент, словно рассуждая сам с собой.

- Зачем? - взорвался профессор Норберт.

Профессор Усам пожал плечами и отвернулся. Этот жест мог означать и одобрение и порицание.

В кабинете снова воцарилась тишина. Такая тишина, что стал слышен еле различимый напев кондиционера, напоминающий, что за окнами лето.

- Хорошо, - со вздохом сказал президент. - Я предлагаю поступить следующим образом...

Он не успел объяснить, как следует поступить, потому что вспыхнул световой сигнал на настольном экране и голос невидимого секретаря произнес:

- Прошу извинить, но к вам обращаются из службы Публичной информации. Говорят, что-то важное и срочное. За последние полчаса обращались уже несколько раз. Вы разрешите?

- Да, - сказал президент.

Тотчас осветился большой переговорный экран, занимавший одну из стен кабинета. Откуда-то из самой его глубины выбежала женская фигура в очень коротком ярком платье. Она стремительно приблизилась, и профессор Норберт узнал Элину. Ее лицо в пышном ореоле золотистых волос выглядело спокойным, но грудь высоко поднималась, а глаза блестели ярче, чем обычно. Казалось, она соскочит сейчас на мягкий ковер, которым устлан был пол кабинета, но она резко остановилась в раме экрана, не отрывая взгляда от сидящего за столом президента.

- Простите меня за вторжение, - начала она. Тут голос ее прервался и она глубоко вздохнула. - Я... мне сказали, что сейчас решается судьба Тома Джонсона. Так вот я хочу вам сказать: мы только что говорили с ним и решили, - она на мгновение опустила глаза, - решили, что будем вместе... Вообще вместе... Вы поняли?.. Я беру на себя всю заботу о нем, пока он не привыкнет к новому для него миру... Вы меня поняли?..

- Конечно, - медленно заговорил президент. - Но я не знаю, как на это посмотрит профессор Норберт. Ведь Томас Джонсон, как бы это точнее выразить, его пациент и подопечный - центральная фигура весьма важного эксперимента, столь успешно проводимого профессором Норбертом...