В вопросе об "ателье" Вы ошибаетесь, Александр Исаевич, даже если взять этот вопрос в Вашем понимании. История литературы, да и история человеческой души знает не одно "ателье" подобного рода, которое рисовал художник, "Детство и отрочество", например. Разве это не "ателье", которое описывает художник Толстой. Конечно, "ателье". В прозе таких "ателье" очень много - их воспитывающая роль неоспорима.

В поэзии примеры привести столь же легко.

В трюмо испаряется чашка какао,

Колышется тюль, и - прямой

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо40.

"Ателье"? Ателье. Дача. И в то же время эти строки - высочайшая вершина русской поэзии XX века, века очень богатого в русской литературе, украшенного немалым количеством блестя-щих имен.

Это - решение вопроса в Вашем понимании "ателье". Для меня же "ателье" художника - это его душа, его личный опыт, отдача скопленного всей жизнью, и в чем это будет выражено, к чему будет привлечено внимание - не суть важно. Будет талант, будет и новизна. Будет новизна, неожиданность, будет и победа. У искусства много начал, но цели его - едины.

Недостаточно правильную позицию, мне кажется, Вы занимаете и в отношении к современ-ным "бытописателям", вроде Шелеста и Алдан-Семенова41. Тут аргумент "правды" и "неправды" недостаточен. И вот почему. Ведь Алдан-Семенов тоже может сказать, что он, Алдан-Семенов, описывает "пережитое" правдиво, а Солженицын - лжет. Алдан-Семенов скажет: кто дал Солже-ницыну право судить о том, что в лагере верно и что неверно, если Солженицын лагеря не знает (потому-то и потому-то), а он, Алдан-Семенов, был столько-то лет на Колыме (на Колыме!) и может представить документы, вместе со справкой о реабилитации. Ведь с представлением документов уже был казус, о котором Вы когда-то мне писали42. На мой взгляд, Вам (или тем, кто представлял Ваши интересы) вовсе не нужно было представлять какие-то документы о своем заключении. Действовать так - значит вытолкать обоих авторов из литературы - пусть ведут поединок на газетных страницах. Где же истина? Где обе правды, о которых так хорошо знал XIX век России, правда-истина и правда-справедливость?

Почему Вам кажется, что лжет Алдан-Семенов или Дьяков43, а не лжет Шаламов в его "Колы-мских рассказах"?

Вот Ажаев44, классик литературы подобного рода, включился в разработку золотых рудников, написав "Вагон",- где герои партийцы избивают уркачей и играют в "жучка" в вагоне, хотя с тех пор, как существуют каторга и "жучок",- в вагонах в "жучка" не играют. Ну, Ажаев и удостове-рений предъявлять не будет. Это просто рыцарь золотого руна.

Вы меня простите, что я поставил Ваше имя рядом с Алдан-Семеновым, но это на секунду, для иллюстрации ошибочной Вашей мысли. Пусть о "правде" и "неправде" спорят не писатели. Для писателя разговор может идти о художественной беспомощности, о злонамеренном исполь-зовании темы, спекуляции на чужой крови, о том, что Алдан-Семенов, сочиняя свои небылицы, не может говорить от имени лагерников - не в силу своего личного опыта, а из-за своей бездарнос-ти. Тут опять-таки вопрос таланта, Александр Исаевич. Исполнение писательского долга и связано именно с талантом. Именно поэтому важно, скажем, Ваше мнение, а не мнение Алдан-Семенова. Или - шире: важно мнение Пушкина о Борисе Годунове, который был исторически, фактически не таким, не тем, как изобразил его Пушкин. Талант - это очень серьезная ответственность. Ну - это - несколько другой вопрос.

Я бы ответил на Ваш вопрос так. Этим людям-лжецам: Шелесту, Алдан-Семенову, Серебря-ковой45 - не надо было давать дорогу в художественную литературу. Все они лжецы как раз потому - что они бездарны. На свете есть тысячи правд (и правд-истин, и правд-справедливос-тей) и есть только одна правда таланта. Точно так же, как есть один род бессмертия искусство.

В. Шаламов.

(Ноябрь 1964)

Дорогой Александр Исаевич!

Рад был получить от Вас письмо. На Асеевском вечере выступить не пришлось - меня прос-то известили, что вечер переносится, а потом из газет я узнал, что вечер состоялся. "Маленькие поэмы"46 будут Вас ждать и вовсе не на "временно". Радуюсь известию о "Свече на ветру"47. На мой взгляд, ничего переделывать там не надо. О произведениях Дьякова, Шелеста и Алдан-Семе-нова пишу Вам подробнее, хотя все эти авторы заслуживают лишь краткого, но крепкого слова по их адресу.

Когда выходил "Иван Денисович", предполагалось: либо повесть будет ледоколом, который откроет дорогу правде к обществу, к молодежи, растолкает лед, и в очистившуюся воду войдут новые многочисленные корабли. Или публикация "Ивана Денисовича" лишь крайняя точка размаха маятника, который начнет ход назад. И в этом, горьком, втором случае следовало ожидать мутной волны ловкачей на все руки, которые будут торговать собственной кровью (а главное - чужой, что гораздо хуже).

В публику допущены три "бывалых" человека - Алдан-Семенов, Шелест и Дьяков. Сомни-тельный опыт Галины Серебряковой тут явно не годился. Что касается авторов нескольких сочи-нений на тему "люди остаются людьми", то знакомиться с этими произведениями не было нужды, поскольку главная мысль выражена в заголовке. В лагерных условиях люди никогда не остаются людьми, лагеря не для этого и созданы. А вот могут ли люди терпеть больше, чем любое животное - главная закономерность тридцать восьмого года,- это, по-видимому, авторами не имелось в виду.

Алдан-Семенов - личность хорошо известная в журнально-газетных кругах. За всевозмож-ные "искажения", разнообразную "клюкву" его упрекали не раз. В одном его только никогда не упрекали: в недостаточном подхалимстве. При полном отсутствии таланта и вкуса это качество позволило "создать" (как выражаются с некоторых пор) "Барельеф на скале".

Мне на глаза попала большая статья, напечатанная в "Магаданской правде", где сравнивают-ся произведения Дьякова и Алдан-Семенова. Отдается предпочтение Дьякову как достигшему истинно художественных вершин и т. д., а Алдан-Семенов критикуется за то, что изобразил нача-льника не типичным, ибо лагерные работы после войны были упорядочены, лагеря выведены из-под контроля начальников (далее перечисляются "пункты", из которых явствует осведомленность автора рецензии в перипетиях лагерной организации тех лет). Алдан-Семенова хвалят за то, что он уделил внимание "барельефу" - как явлению, но существу "имевшему место" в тех или иных формах.