Члены парткома заулыбались, осторожно, с оглядкой на секретаря. А она, сурово насупив брови, смыла единой репликой все эти полуулыбки: "Не ёрничайте, Муромцев. Здесь вам не "Эрмитаж" и вы не Райкин".

- И теперь насчет дач, - Муромцев обернулся к Ивану, развел руками. Здесь я не в курсе дела.

- Могу пояснить, - Иван встал, посмотрел в сторону Бивень.

- Поясните, поясните, - властно бросила она, затягиваясь очередной сигаретой. Ей явно осточертел этот Муромцев и она надеялась, что подзащитный не будет так оголтело переть на рожон.

- На данном этапе я хотел бы заметить лишь одно - по даче я передал все расписки и квитанции об оплате Антону Лукичу. Меня удивляет, что в своем сообщении он ни словечком об этом не обмолвился.

Лукич встал, потупился. Все затихли в ожидании его ответа. Но он молчал.

- Что означает ваше молчание? - поинтересовался Муромцев.

- Я их искал накануне парткома, - покаянно-испуганно заговорил, наконец, Лукич.

- Ну и?

- Делись они куда-то.

- Как это делись?

- Да потерялись - и все.

Враз заговорили все - раздраженно, недоуменно, с явным подозрением.

- Вот что я вам скажу: будет толочь воду в ступе, товарищи члены парткома! - Мария Трофимовна водрузила два увесистых кулака на стол. Давайте решать, с чем будем выходить на общее собрание. Есть одно предложение - исключить. Кто "за" - прошу поднять руки. Кто "против"? Итак, семь "за", семь "против" при одном воздержавшемся. Что будем делать?

- Так и доложим коммунистам, - требовательно заявил Муромцев.

- Да? - Мария Трофимовна с ненавистью посмотрела на заведующего кафедрой философии. При равенстве голосов ее мнение было решающим и можно было бы объявить на собрании о принятом парткомом решении об исключении. Но ведь этот Муромцев сейчас потребует голосования об одновременной информации о разделении голосов. Нет, лучше сохранить силы для решающего боя. - Нну... ладно, - согласилась она. - Итак, завтра собрание в шесть. Прошу не опаздывать. И обеспечить явку своих организаций...

Иван позвонил Сергею через несколько дней в третьем часу пополудни.

- Ну как, что? - едва узнав голос друга, спросил Сергей.

- Это долгий разговор, - ответил Иван. - Я только что из ЦК от Шкирятова. Надо бы свидеться.

- Знаешь что? - Сергей быстро прикинул, где бы они могли спокойно поговорить без посторонних глаз и, главное, ушей. - Давай через полчаса в "Метрополе", там в это время всегда немного народа.

Знакомый метрдотель усадил их за маленький столик у фонтана, сосредоточенно сказал полувопросительно: "Как всегда?" и незаметно ретировался. "От Ваниной спины чуть не пар валт, - тоскливо подумал он. Видать, досталось бедняге в последние дни. И нос заострился, и глаза, всегда такие светлые, лучистые, будто померкли". Иван долго катал хлебные шарики. Наконец, улыбнулся какой-то чужой, серой улыбкой, произнес: "Такие вот дела, дружище". И снова замолчал. Официант принес водку, закуски. Выпили, вяло поклевали какого-то салата, рыбы, маслин. "Пусть сам заговорит, соберется с духом. Он же сильный, не сломали же его, - Сергей закурил, рассматривая ленивые струйки воды. - Держись, Ваня!" И, словно услышав этот молчаливый призыв, Иван отложил вилку, взял вновь наполненную рюмку и проговорил, чеканя слова:

- Нас бьют, а мы крепчаем, Серега. Давай выпьем за твой бессмертный девиз: "Да здравствуем мы, и да пошли они все на..." Он не произнес последнего слова, они чокнулись, привычно глядя в глаза друг друга, выпили, обнялись, расцеловались. Сергей махнул официанту рукой - "С горячим погодuть!" Иван медленно оглядел почти пустой зал, потянулся было к сигарете, передумав, оттолкнул легонько пачку от себя, вздохнул. И заговорил:

- Они все спланировали заранее, Калашников и компания. Даже успели к собранию многотиражку выпустить. - Он достал из кармана сложенную вчетверо газету. Сергей развернул ее, с разворота в него выстрелили огромными буквами слова заголовка на обе полосы: "Космополит, прелюбодей, стяжатель".

- Даа! - протянул он. - Семьдесят второй кегль засадили, сволочи!

- Собрание было бурным, - продолжал Иван. - Надо признаться, недооценил я Бивень. Ходом его дирижировала она умело и хладнокровно. И оркестровка выступающих была так произведена, что на каждого, кто хоть в малой степени говорил объективно, приходилось три, а то и четыре хорошо подготовленных лживых крикунов. Насколько я мог судить о настроении зала, чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. - Он помолчал. Видимо, вновь мысленно пропуская через себя перипетии того вечера. - И, ты знаешь, главное коварство было припасено на финал. Голосуют. Большинство за выговор с занесением. По подсказке Бивень из зала предложение - провести переголосование. Причина? Слишком многие в момент подсчета выходили курить. Ведь голосование велось простым поднятием руки. Ну а вторичный подсчет дает иной итог - исключить. Потрудились "на славу" и помощник министра, и инструктор райкома.

- Неужели Бивень предоставила им слово? - возмутился Сергей. - Это же открытое давление на коммунистов! И нарушение устава.

- Ты же знаешь как это делается. Собрание послушно проголосовало за то, чтобы дать им слово. Чего-чего, а партийный катехизис Бивень вызубрила назубок... Поверишь ли, вернулся я после собрания в свой кабинет, защелкнул на двери замок, достал свой "ТТ" - с войны хранил его в сейфе. Снял с предохранителя, приставил к виску. Хо-лод-ный... И тут звонок. Маша. "Ванечка, говорит, мы тут все извелись, тебя поджидаючи. Матреша в церковь сбегала. Я молилась. Алешка сам не свой. Чижак нам позвонил, все рассказал. Говорит, и из-за него тебе досталось, взял мол на работу еще одного космополита безродного. Плюнь на все, Ванечка. Мы тебя любим, ждем". И зарыдала в трубку. Ты же знаешь Машу. Чтобы она плакала... Положил я пистолет в сейф и отправился домой.

- Давай, знаешь что? Прервемся, поедим. А то наши отбивные иссохнут на огне. А пока их несут, скажу вот что - удивил меня во всем этом деле Калашников. Я не помню, рассказывал я тебе или нет. Вроде нет. Однажды на приеме у англичан меня с ним познакомили. Впечатление произвел порядочного мужика, все понимающего, болеющего за школу, юморного.

- Этот юморной накануне собрания - понимаешь, накануне! - подписал приказ по министерству о моем временном отстранении от должности. Заранее предрешил исход. Поставил всех перед свершившимся фактом.

- Но ведь временно!

- У нас нет ничего более постоянного, чем временное, - Иван все же не удержался, закурил. - И своего прилипалу Щеголькова назначил и.о. директора. Райком, правда, исключение не утвердил, оставил выговор.

- Не горюй, я знаю Лихачева, директора "ЗИС". У него, по-моему, четырнадцать строгачей.

- Я его тоже знаю, его дочь у нас в институте учится, - Иван немного оживился. - Но у него же по производственной линии. С меня все обвинения снял райком. Все, кроме дачи. Лукич, это наш начальник спецотдела, или сам или, не знаю уж по чьему наущению, потерял все мои платежки. И копии исчезли. Вот на сегодня и напросился я к заместителю председателя Комиссии Партийного Контроля, ранее несколько раз по делам встречались. Битый час штудировал он при мне материалы дела, терзал вопросами. Мастер допроса отменный. За столько-то лет поднаторел в распознавании правды ото лжи. Да и психолог, видать, прирожденный. "Правильно с тебя наветы и домыслы сняли, говорит. - Женщин любишь? А кто их не любит! В твоем деле это не криминал. И космополит ты последний. Вот с дачей что будем делать?" - и хитро так на меня прищурился. "Сдать ее хочу государству", - ответил я. "Правильно, тогда и в этом вопросе комар носу не подточит. Садись, пиши заявление". Так я и сделал. Верно Маша говорила: "Не во время ты затеял дачу строить. На полях войны еще кровь людская не обсохла. Не все мертвые похоронены. Дай боли человеческой поутихнуть, слезам повысохнуть. Тогда и о даче думай". А наш мужик - он ведь задним умом крепок.