Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я сказал ей: "Посмотри, вот на асфальте валяется грязный, липкий леденец, кто-то сосал его и выплюнул, потому что надоело, или потому что хотел курить, или мешал разговаривать, мало ли почему. Может, просто не понравилось. Вот на него наступает прохожий, леденец налипает ему на ботинок. И что же прохожий? Он старательно отскребает от подошвы эту гадость, запихивает её в рот и тщательно обсасывает. А потом его рвёт от отвращения. Что о таком человеке можно сказать? Чокнутый? Мало того, что я делаю это, я ещё называю это интеллектуальным занятием! Вроде как вождь какого-нибудь индейского племени сидит, скрючившись, дымит своей трубкой, и все вокруг ходят на цыпочках. Вождь думает!" Я изображаю, как думает вождь, и она аплодирует мне, веселясь от души. - Всё безнадёжно, Лил. Нам не выстоять.

И заслоняясь от этой тени, я искал её губы. Или желая приблизиться к ней и заглянуть ей в глаза.

У Леонида Андреева есть один рассказ, о чёрте, который хотел постичь добро. И когда он решил, что всё хорошо усвоил, он вернулся в ад, чтобы проповедовать. Но бесы и ведьмы, услышав его слова, стали говорить то же самое, и даже ещё красноречивей... Я помню грохот вагона электрички и стёкла, заштрихованные дождём, и как я подумал тогда: "Слова будут те же, а значит, слова бессильны!" Зачем людям нужно было поверить, что есть Страшный суд? Им нужен высший закон, на чашах весов которого были бы взвешены все дела человека. Потому что здесь его нет. И я вспомнил слова Грасиана, а потом вспомнил Бергсона и Кьеркегора и подумал: "Ведь религия - то же самое, и Шопенгауэр отрицал её, а Юнг назвал её подделкой". Непосредственный религиозный опыт, что мы знаем об этом, едва доступном для нас, мире, что мы знаем о его дорогах, о том, куда они приведут нас, и хватит ли у нас сил, однажды ступив на тропу, не сорваться с неё в пропасть? Ницше сошёл с ума, вообразив себя Дионисом. И тогда мне вспомнилась подводная каменная гряда в одном городке на Балтике. Она тянется в море, и ты идёшь по ней, уходя всё дальше от берега, и не знаешь, когда под ногой окажется пустота, и ты провалишься по плечи (?), с головой? захлебнёшься? Ты нащупываешь ногой следующий камень, чтобы сделать ещё один шаг, а волны норовят опрокинуть тебя. Входя в этот мир, что мы знаем о нём? Отдавшись во власть... Кто ведёт нас? И если слова бессильны, то для чего нам был дан разум? Рядом со мной уснула женщина, положив мне на плечо голову, напротив неё беспокойно ёрзал ребёнок лет трёх-четырёх, наверное, ему надоело глазеть в окно, он спрыгнул на пол и стал дёргать её - не спи!- за край плаща, и какой-то мужчина в очках пригрозил ему пальцем, а ребёнок долго и недоумённо смотрел на него, ничего не понимая. Она спала, и я боялся пошевелить плечом, чтобы не разбудить её. Я видел сумку, набитую продуктами. Потом это как-то ушло, и я забыл. О том, что происходит в дороге,- а обычно не происходит вообще ничего,- быстро забываешь, особенно, если дорога так утомительна, а день так бесцветен. Приезжаешь, тебя встречают, или ты долго идёшь один по просёлку, запахивая от ветра отворот пальто, и уже через час ты даже и не вспоминаешь. А когда пьёшь обжигающий чай, чашку за чашкой, чтобы согреться, и рассказываешь о всяких там новостях, это совсем обесцвечивается, стирается в памяти... Знаешь, есть такие чернила. Но они всё равно проступают.

Моррисон гений. Моррисон, расстегнув ширинку, показывает толпе член. Рэй Манзарек: "Они жил целиком за той границей, до которой мы едва дотягивались". Неправда. За той границей есть только смерть.

Я ждал, когда она уйдёт, а когда она уходила, ждал, когда она вернётся. Я сидел за кухонным столом и зажигал спички. Одну за другой. Чиркал о коробок, ждал, когда пламя доберётся до пальцев, и ронял в пепельницу. Доставал другую.

... отогнать эту тень, забыть о ней, ты изображаешь беспечность, смеёшься, но получается плохо, ты закрываешь дверь, но не можешь уйти, тебе некуда уйти. Ты боишься, что с тобой случится что-то страшное. Ты прислушиваешься к малейшему шороху. Ты боишься пошевелиться, и, когда не слышишь её, боишься, что она вернётся, и она возвращается. Ты подкрадываешься к двери и рывком распахиваешь её. Никого. Ты стоишь на пороге. И, едва закрыв дверь, начинаешь прислушиваться снова. Ты сделался суеверным. Грета Гарбо всю жизнь боялась заболеть раком. Юнг предупреждал об этом, и с тобой случилось то же самое. А значит, диагноз поставлен. Ты изображаешь беспечность. Ты придумываешь друзей и слушаешь, как они говорят. Это всё мнительность. Они говорят, что это всё мнительность. Ты говоришь себе, что это всё мнительность. Ты улыбаешься, ты смеёшься, ты шутишь. И, наконец, ты сдаёшься. И тогда она исчезает. Ты сидишь, боясь шелохнуться, а вокруг пустота. И ты боишься, что она вернётся. Ты снова надумал спрятаться. Ты не сдался.

Ты просто не можешь сдаться...

- Это всё от того, что ты мнительный.

Иногда мне начинало казаться, что я всё придумал о себе, что ничего этого не было. И тогда я вспоминал. И становилось ещё хуже.

На двенадцатом гудке я положил трубку и тут же снова набрал номер. Я положил перед собой часы и через каждые пять минут набирал номер и ждал до двенадцатого гудка. Когда в ответ раздался голос, я вздрогнул от неожиданности. В эту секунду вошла Лил, и я положил трубку. Она спросила: "Кому ты звонишь?" А я сказал: "Разве ты дашь позвонить!" Она поставила кассету, и я крикнул ей: "Выключи это дерьмо!" Она сказала: "Я хочу послушать, что на ней записано". Я вырвал из магнитофона кассету и, швырнув её на пол, растоптал ногой, а обломки расшвырял по комнате.

Я лежал, уткнувшись лицом в подушку. Лида тихонько опустилась на кровать рядом со мной. Неуверенно положила руку мне на плечо. Я молчал. Я повернулся к ней, взял её ладонь и прижал к своему лицу.

Она сидела рядом, за её спиной горела лампа, и мне казалось, что нас заносит снегом, и далеко окрест нет ни одного живого человека. Я прошептал: "Когда всё занесено снегом, как светло тогда в комнатах!" Она улыбнулась. - Почему ты так долго не брала трубку? Она сказала: "Всё будет хорошо". Я держал её руку в своей.

Утро зимнего солнца. В изящном белом подсвечнике горит свеча, но в комнате светло, и пламени не видно. Сверкающий на солнце снег. Промелькнули в окне сорвавшиеся с ветвей лёгкие хлопья. Медленно оседающая в воздухе искрящаяся снежная пыль. Вокруг тихо. Высокое изголовье кровати. Край смятой подушки. Лежащий шевельнулся, и кровать скрипнула. Свечи на фоне залитого солнцем окна. Снег. Я закрываю глаза и начинаю стремительно падать по чёрному туннелю вниз, на дно колодца... невозможно разглядеть его стены... какой-то странный блеск...

8
{"b":"38764","o":1}