- Ах, дорогой друг! - со слезами воскликнул добрый Людвик. - Если б я это знал раньше, если б я это понимал!
- Так ты не выбросишь читальню на улицу? Будешь трудиться? Будешь учиться и учить других?
- Клянусь вам! О, последнюю копейку на книжки! Клянусь вам, я буду теперь другим человеком!
- Тогда обними меня и будь моим секундантом.
Людвик кинулся в объятия Вилька, а когда потом поднял голову, - право, это был другой человек. Глаза его горели таким огнем, как никогда раньше; он весь дрожал, и пламя воодушевления охватило все его существо.
Душа его пробудилась и рвалась к свету и развитию.
- Ах, почему же вы раньше так со мной не говорили? - восклицал он взволнованно. - Вы временами были так резки, так суровы!
Людвик и не подозревал, как верны и метки были его слова. Они во многом объясняли всеобщую неприязнь, которую вызвал Вильк. Да, да, Вильк бывал суров и резок!
Услышав этот мягкий упрек, он опустил голову и молчал. У каждого есть свои недостатки - это верно; но Вильк молчал, потому что не хотел оправдывать себя перед Людвиком тем, что у каждого есть свои недостатки. А оправдаться иначе он не мог.
В жизни ему часто не хватало терпимости к людям. Над этим стоит подумать. Вильк не умел ладить с людьми - в нем было слишком мало сдержанности и любви. Он воплощал в себе фанатизм прогресса.
Людвик остался у Вилька ждать Скоморницкого, секунданта Стрончека. Когда тот приехал, они договорились об условиях: дистанция двадцать шагов, при сближении стреляет первым кто хочет, но в восьми шагах обязательно. Кроме того, дабы после дуэли не подвергать преследованию ни противников, ни секундантов, было решено, что каждый из дуэлянтов будет иметь при себе письмо, свидетельствующее о самоубийстве.
До назначенного срока оставалось еще несколько дней. В эти дни Вильк работал, как и прежде, в поле; в свободные часы упражнялся в стрельбе, а вечерами приводил в порядок свои дела и писал письма. Вот еще несколько строк из его письма, написанного другу накануне поединка:
"Хотя я и не умею стрелять, какое-то предчувствие говорит мне, что из этой схватки я выйду победителем. Завтра дуэль. Стараюсь быть спокойным, но все же не могу отделаться от некоторых мыслей; а казалось бы, с ними покончено уже раз и навсегда. Признаюсь, что желал бы хоть раз еще увидеть Люци - так просто, взглянуть на нее на миг из-за угла. Один бог знает, сколько дал бы я, чтобы не презирать ее. Знаю, это слабость, но, как ни стыдно в этом признаться, - как трудно мне бороться с подобными мыслями! Впрочем, я спокоен и надеюсь на лучшее. Получил ли ты копию завещания? Дуэль завтра в пять утра. Немедленно после поединка приеду в Варшаву. Будь здоров, милый мой!! Обнимаю тебя и приветствую всех друзей.
В. Гарбовецкий".
Утром на рассвете Вильк с Людвиком ожидали противников на опушке леса между местечком и Мжинеком. Лицо Вилька было серьезно, но взор ясен. Спокойствием к даже каким-то холодом веяло от всего его существа; было видно, что он не относится легко к происходящему: в чертах его светились непоколебимая воля и даже известное ожесточение.
Через четверть часа прибыли Стрончек со Скоморницким и доктором.
После взаимных, как водится, поклонов противники посмотрели друг другу в глаза.
Это был как бы поединок перед поединком - и Стрончек опустил глаза.
Наверно, он счел это дурной приметой. Он не трусил, но все же не был так спокоен, как Вильк. В его движениях чувствовалась какая-то лихорадочность, на губах его блуждала улыбка, но только на губах. Бог весть, что там творилось в его душе. Несомненно лишь одно: противника он ненавидел всеми силами.
Стрончек курил сигару. По-видимому, он уже изрядно выпил.
Отмерили дистанцию, противники стали друг против друга. Тут, как тебе известно, читатель, следует попытка примирения. Основа ее - любовь к ближнему, и завершается она призывом подать друг другу руку.
Противники отказались.
Уговаривают помириться по-польски. Обычай неважный, но ничего не поделаешь. Последующее же (если секунданты - люди хорошего тона) произносится по-французски:
- Messieurs, commencez!*
______________
* Господа, начинайте! (франц.).
И так как Скоморницкий был человеком хорошего тона, то он подал глазами знак Людвику, после чего обернулся к противникам и сказал:
- Messieurs, commencez!
Вильк поднял пистолет на уровень плеча и, приближаясь к противнику, спокойно прицеливался. Оружие в его руке, будто зажатое в железные тиски, ни на волос не отклонялось от цели. Тем временем повеял тихий ветер, зашелестела листва, капли росы с березовых веток алмазным дождем упали на землю.
Противники все еще не стреляли; расстояние между ними уже было не более восьми шагов.
Секунданты переглянулись с беспокойством.
Внезапно прогремел выстрел... Секунданты поспешно бросились вперед.
Вильк пошатнулся, закашлял кровью и упал навзничь, широко раскинув руки.
Пуля Стрончека раздробила ему череп.
Но это еще не конец нашей повести. Стараниями графа Штумницкого, господ Хлодно и Гошинских дело, начатое по поводу смерти Вилька, было замято. Все согласились на том, что причиной смерти было самоубийство, а причиной самоубийства...
Добровольные свидетели, хорошо знавшие Вилька, дали следующее письменное показание:
1. Поелику покойный при жизни отличался как в речах своих, так и в поступках необычайной чудаковатостью и странностью принципов,
2. поелику он устраивал какие-то читальни и выписывал книги, которые никто не хотел читать,
3. поелику он с особым упорством убеждал людей, толкая их к науке, несмотря на их крайнее сопротивление,
4. поелику он учил читать своих батраков,
5. поелику, хозяйничая в своей усадьбе, он вводил чудные и неслыханные дотоле новшества, как шелководство, пасеки, обсаживание дорог фруктовыми деревьями, без чего, как известно, обходятся все порядочные люди,
6. поелику, несмотря на то, что был шляхтичем, сам ходил за плугом и часто опускался до грубых работ в хозяйстве,
7. поелику такое поведение невозможно согласовать со здравым рассудком...
Посему они, нижеподписавшиеся свидетели, единодушно соглашаются в том, что покойный страдал известного рода манией, каковая была очевидна всем разумным людям и каковая со временем, перейдя в полное помешательство, стала причиной самоубийства.
Вилька похоронили, как самоубийцу, за оградой кладбища. На могиле его буйно разрослась полынь.
1872
