Первый раз я видела отца плачущим, когда маленькой попала под машину. Он приехал в Филатовскую больницу прямо из аэропорта - прилетел с Кубы, сел возле моей кровати - здоровый, сильный, загорелый, бородатый, в джинсовой рубахе нараспашку, и заплакал, но, наверное, оттого, что плакать не умел, сначала глаза у него стали красные-красные, как у кролика, а уж потом потекли слезы...
Второй раз отец заплакал, когда утром к нам позвонили и сказали, что Плешкова не стало. Он как-то по-детски, растерянно всхлипнул и заплакал, трясясь всем телом и повторяя: "Какой ужас, какой ужас!"
Через неделю мы получили притянутое за уши заключение врача-патологоанатома о смерти в результате алкогольного отравления. Но не умирает молодой, здоровый человек от кружки пива и бокала вина! Понимали это мы, понимала и полиция, и тайком, опасаясь скандала, проводила расследование. Результаты его остались неизвестны. Несчастный случай или убийство?
Кто мог быть заинтересован, кому была выгодна эта смерть? Что знал Плешков и кому мешал? Был ли этот удар направлен лишь против него или и против отца? На все эти вопросы ответа найти не удалось, и, видимо, уже не удастся.
Через неделю отец отвез меня в утопающую в цветах клинику "Бельведер" в Булонском лесу и до вечера сидел, посеревший от ужаса (мне делали кесарево сечение), в зеркальном холле с обитыми голубым бархатом диванами и лепными потолками. А утром завалил меня и внучку Алису цветами, громко "стрелял" шампанским, созвал друзей: переводчицу Жоржетту Кларсфельд, профессора Безыменского, Франу Бельфон - жену издателя Пьера Бельфона, фотографа из "ВСД" Марка Симона, Льва Артюхина из ЮНЕСКО.
Дни эти - конец апреля - начало мая - были неистово солнечны, пронзительная зелень каштанов, лиловость и белоснежность сирени, ночи стояли теплые, на радость короткие, и еще затемно, до рассвета, сад наполнялся пением птиц. Почти все дни отец проводил со мной и Алисой. К внучке, спящей в маленькой кроватке, подходил боязливо-почтительно, заложив руки за спину, наклонившись, долго разглядывал, потом довольно ухмылялся:
- Хороша макака!
- Почему же "макака", пася?
- Не обижайся, Дарья и ты тоже были для меня макаками. Младенчество это для матери. Мне вы стали не просто дороги, но интересны после пяти лет, когда я уже мог разговаривать с вами, и спорить, и брать в путешествие...
В середине мая я проводила отца в Москву: "Держитесь, Кузьмины, в августе приеду". На столе он оставил два стихотворения, написанные накануне ночью:
I
Судьбу за деньги не поймешь
Десятки и тузы: забава,
Провал сулит, там будет слава,
Прогноз на будущее - ложь,
Ты лишь тогда поймешь судьбу,
Когда душа полна тревоги,
А сердце рвут тебе дороги,
И шепчешь лишь ему мольбу,
Простой закон, всегда люби,
Прилежна будь Добру и Вере,
И это все, в какой-то мере,
Окупит суетность пути.
II
Трагедия поколений: верил или служил?
Аукнется внукам и правнукам
Хрустом сосудов и жил,
Аукнется кровью бескровного,
Ломкостью хребта,
Аукнется ложью огромною,
Нелюди, мелкота.
Лучше уж смерть или каторга,
Лучше уж сразу конец,
Что ты у жизни выторговал?
Сухой негодяйский венец!
А через две недели отца парализовало - инсульт. Стало плохо в машине: ехал на переговоры с американским миллиардером Мердоком. В Боткинской клинике медсестры принялись обстоятельно составлять опись вещей: цепочка с крестом, кольцо, золотые часы...
Отец лежал синюшно-белый на каталке в коридоре - остановка дыхания. Тема Боровик ринулся с Дарьей в Институт нейрохирургии к академику Коновалову - хорошему приятелю (почти каждый год катались на лыжах в Домбае).
Александр Николаевич сделал операцию. Отец пришел в сознание, попытался говорить, но через неделю - второй инсульт.
В КЛИНИКЕ
Через несколько месяцев отца отправили на восстановление в знаменитую Инсбрукскую клинику. Городок Инсбрук провинциален, но от этого не менее прекрасен и доброжелателен. (Инн - название местной реки, прозрачно-зеленой, пенной, горной, брук - мост; Инсбрук - мост через реку Инн.) Величественны старинные каменные мосты, загадочен старый город с крохотными совсем по-андерсоновски сказочными домиками пятнадцатого столетия; в одном из них останавливался маленький еще Моцарт с отцом; красивы белоснежные, под стать склонам, на которых они стоят, современные дома с необъятными балконами и бассейном на крыше.
Огромная клиника находится в самом центре города, множество отделений, бесчисленные переходы, бесконечные коридоры. В клинике работают знаменитые профессора, они прилетают из Вены в Инсбрук на работу каждый понедельник, а в четверг вечером улетают в столицу к семьям на небольшом самолетике местной авиакомпании.
В клинику приезжают пациенты со всего мира, много иностранцев и в неврологическом отделении, куда поместили отца.
Уже на следующее утро с отцом начали заниматься логопед и специалист по восстановлению движения, обе молоденькие женщины. Речью, как истинный литератор, отец занимался охотно, а занятия по движению возненавидел: ему и сидеть долго было тяжко, а тут заставляют ходить и укреплять спину, привязывая ремнями к специальному тренажеру - хочешь не хочешь - стой.
Зато после обеда, когда заканчивались занятия, я и медсестричка надевали на отца дубленку, смешную ушанку, сажали в кресло на колесиках, и мы ехали на прогулку - вокруг клиники, или, если солнечно и нет дождя, в старый город, или еще дальше - в парк, где уже в феврале расцветает мать-и-мачеха, хрустит гравий под ногами, пахнет хвоей и совсем по-подмосковному перекликаются синички.
В одну из прогулок мы проезжали мимо городского кладбища: из ворот вышла крохотная сухонькая старушка. На мгновение почувствовав ее одиночество, я, как когда-то после встречи с Шагалом, спросила:
- Что же у нее осталось?
- Память, - ответил отец.
Память. Все верно...
Когда вам становится тяжело, ночь тянется бесконечно, леденеют пальцы и мир видится бессмысленным и злым, вспомните их, ушедших. Ярко, как на экране, вы увидите лица, смеющиеся глаза, услышите голоса, почувствуете тепло рук. И оттает что-то внутри, и отступит от горла комок, и жизнь не будет казаться уже жестокой самодуркой, потому что станет ясно: пусть в конце, но примирение со всеми, а значит, и с собой неизбежно, и вы перестанете страшиться прощаний, ведь прощаясь, пусть даже навсегда, мы все равно обречены на встречу...
