- Пока полежи, Николай Яковлевич, отдышись. Ты хоть знаешь, кого задержал?
Но Николай Яковлевич вообще не помнил, что с ним произошло. Он, видно, так сильно ударился, что сейчас никак не мог понять, о чём его спрашивают, почему у него забинтована голова и даже где он находится.
Коля с трудом скосил глаза и увидел в стороне десятка два фашистских офицеров в шинелях серо-зелёного цвета и среди них того длинного, которого мотор-майстер назвал большой фашистской шишкой.
Пленных охраняли наши солдаты.
Сейчас фашисты уже не суетились, и вид у них был довольно унылый.
- Очень опасные преступники, - сказал генерал, посмотрев в их сторону, и вдруг спросил Колю: - Одного понять не могу, как ты-то здесь оказался, да ещё на самолёте?
Коля смутился, покраснел даже и признался:
- Виноват, товарищ гвардии генерал, очень покататься захотелось. Виноват...
- Что захотелось?! - не поверил своим ушам генерал.
- Покататься, - повторил Коля со вздохом. - Порулить.
Тут фашисты испуганно вздрогнули и посмотрели туда, где лежал отважный гвардеец. Они никогда ещё не слышали такого богатырского хохота. Это хохотал генерал Николай Яковлевич Зубарев. Хохотал громко, заразительно, до слёз.
И снова, как тогда, давно, когда оба Николая Яковлевича ещё только познакомились, вслед за генералом стали смеяться те, кто стоял поближе, потом те, кто стоял подальше, потом захихикала девушка-санинструктор, а вслед за всеми смех разобрал и Колю Исаева. Он смеялся, сам не понимая почему, и с каждой минутой чувствовал себя всё лучше и лучше.
Глава двенадцатая
Немецкий язык
Шло время, шла война.
Наша армия освобождала от фашистов всё новые города и целые страны.
Теперь Коля Исаев немного прихрамывал: в одном бою его ранило в левую ногу, но в госпиталь ехать он отказался.
- Что вы, в самом деле?! - возмутился он. - Войне скоро конец, а я буду в госпитале отдыхать и не увижу, как она кончится?! Дудки! Буду воевать до полной победы и сам эту войну прикончу!
Никто не стал ему возражать. А что спорить, если он прав?
К этому времени наша армия уже очистила от фашистов Венгрию и привела военная судьба младшего сержанта Исаева вместе с его гвардейской частью в другую страну - Австрию.
Будь у Николая Яковлевича свободное время, он, наверное, полюбовался бы и на высокие горы Альпы, которых никогда не видал, на их голубые снежные вершины, на зелёные альпийские луга, по которым никогда не гулял, на синие озёра, на дома под красными черепичными крышами, - не страна, а сказка... Если б не война, если бы не горели эти красивые дома, не гибли люди!
"Эх! - думал Николай Яковлевич. - Сюда, в эту Австрию, хорошо бы не воевать приехать, а в гости!.. Вот тогда можно было бы погулять не спеша по горам, покупаться в озёрах, пособирать в лесах грибы, подружиться с австрийскими ребятами и девчатами. А приходится вот доколачивать фашистов, освобождать от них и эту страну".
Здесь, в Австрии, все жители говорили по-немецки, и Николай Яковлевич решил попробовать поговорить с ними на их языке.
Правда, Коля немного опасался, потому что хорошо помнил отметку, которую ему поставила их учительница Альбертина Александровна за его "ушасный немецкий язык".
- Ах, Исаеф, Исаеф! - огорчалась тогда милая Альбертина Александровна. - Фы такой спосопный малыш и так не люпите немецкий язык! Когда-нипуть фам очень нушен пудет этот язык, фы станете вспоминать вашу Альпертину Александровну, но пудет поздно... Ах, Исаеф, Исаеф! Ставлю вам очень серенькую отметку "миттельмейсих" - "посредственно".
И всё-таки теперь Николаю Яковлевичу очень хотелось поговорить по-немецки с кем-нибудь из местного населения.
В каком-то небольшом австрийском городке он подошёл к одной симпатичной старушке и громко сказал:
- Гутен таг!
Эти немецкие слова Коля отлично помнил, они означали "Добрый день!", и их учительница Альбертина Александровна всегда, входя в класс, произносила с улыбкой:
- Гутен таг!
Коля точно так же улыбнулся этой незнакомой австрийской старушке, но она почему-то побледнела и даже отскочила от Коли.
Что такое?! Может, он неправильно произнёс по-немецки это дружеское приветствие? Или старушка глуховата и не поняла его?
Коля постарался и вспомнил ещё три немецких слова:
- Шпрехен зи дойч?
Испуганная старушка ещё больше удивилась этому вопросу - русский военный спрашивал, говорит ли она по-немецки. Смешно! Да этот язык - её родной язык, в Австрии все говорят только по-немецки.
Смешно! Но испуганной старушке было сейчас вовсе не до смеха. Фашисты рассказывали столько страшных историй про русских солдат! Что ей теперь делать?!
"Ясно, глухая, бедняжка", - решил Коля Исаев и крикнул старушке прямо в ухо что было силы:
- Шпрехен зи дойч?
Старушка совсем растерялась и поспешно закивала:
- Яволь, яволь! Натюрлих!
Николай Яковлевич вспомнил, что означают эти слова. "Конечно, конечно! Естественно!" - сказала старушка.
Коля снова улыбнулся симпатичной старушке и вспомнил ещё одно слово: "Данке!" - что по-русски означало "спасибо".
Вспомнил Коля и что говорят по-немецки, когда прощаются "Ауфвидерзеен", то есть "До свиданья", но говорить этого не стал: зачем же прощаться, когда ещё можно побеседовать?
От Колиной улыбки старушка вроде бы осмелела и потянулась руками к его стриженой голове, сказав при этом:
- Гибен зи мир битте дайне копф!
Слова эти Коля не понял, но голову наклонить догадался.
Старушка быстро ощупала Колину голову своими дрожащими пальцами со всех сторон, сказала:
- Гут! - и... заплакала.
Плакала она от радости. Оказывается, фашисты пугали их, говорили, что у всех советских солдат есть рога, но никаких рогов она у этого улыбающегося русского парнишки не обнаружила.
А тут ещё Николай Яковлевич решил угостить австрийскую старушку солдатским чаем с сахаром и чёрным хлебом.
Он принёс из солдатской кухни котелок чая и спросил:
- Как будете, фрау, пить, внакладку или вприкуску?
А так как старушка ничего не ответила, потому что ничего не поняла, Коля сам бросил в её кружку большой кусок солдатского сахара:
- Внакладку слаще! Пейте, фрау, угощайтесь и хлеба нашего солдатского отведайте.
Старушке стало страшно, ведь у них в Австрии никто никогда не видел чёрного хлеба. Но русский солдат с таким аппетитом жевал его сам, что и старушка решила рискнуть. Откусила - ничего. Откусила ещё - вполне приличный хлеб. Ещё откусила и поняла, что никогда не пробовала такого вкусного хлеба.
- Данке, - поблагодарила она.
- Битте, - ответил Коля, что означало "пожалуйста". Это было последнее немецкое слово, которое он вспомнил, и Коля решил, что вот кончится война и он обязательно выучит немецкий язык полностью, а может быть, и ещё каких-нибудь два-три - ну там английский, французский, испанский... А то мало ли с кем ещё захочется поболтать за чаем.
И австрийская старушка очень жалела, что не знает русского языка, а то бы она сказала этому солдату: "Спасибо, сынок! Спасибо, милый! Ты на меня не сердись, что я тебя сперва испугалась".
Старушка протянула свою морщинистую руку и погладила Колю по голове, как это сделала когда-то Прасковья Кузьминична.
И захотелось Коле написать письмо в далёкую Россию...
Глава тринадцатая
Письмо
Дорогая и многоуважаемая Прасковья Кузьминична!
С солдатским, гвардейским приветом к вам ваш знакомый Николай Яковлевич Исаев.
Помните, я рассказывал вам про своих родных: мать Надежду Михеевну, отца Якова Степановича, сестрёнку Катю, про бабушку с дедушкой и про двоюродного брата Анатолия.
Сообщаю вам, что теперь их никого у меня не осталось. Всех поубивали проклятые фашисты, а дом сожгли, и теперь там одни головешки да пепел. Живой остался только мой брат, с которым мы похожие как две капли воды, хоть он и двоюродный. Мы с ним встретились совсем случайно в бою у нашего родного дома, а когда опять увидимся, не знаю.
