До самого Знакара добраться было невозможно, но отказываться от того, чтобы уложить несколько его людей, сеньор Кордова не хотел. Эти русские потеряли всякое уважение к американцам, и их нужно было поставить на место. Поэтому Сервантесу следовало поехать со своими ребятами в этот русский магазин и уложить там всех, кроме владельца. Его нужно было взять живым и привезти на загородную виллу сеньора Кордовы.

Такие дела.

Леха Карапуз сидел за рулем большого черного «БМВ» с затемненными стеклами и жевал резинку. Кроме него в машине были Пинцет, Валёк, Барыга и Фюрер.

На улице стояла жара, но в просторном салоне «БМВ» царила ощутимая прохлада. Пинцет, сидевший впереди, рядом с Карапузом, чихнул и сказал:

– Слышь, Карапуз, я понимаю, кондишен вещь хорошая. Но надо же и меру знать! Сделай потеплее, а то я, видишь, уже чихать начал.

Барыга, сидевший за его спиной, заржал и ответил:

– Да ты не от холода чихаешь. Я же тебе говорил, что эти долбаные латиносы бодяжат нормальный кокаин каким-то дерьмом. У меня тоже в носу свербит. А вообще-то ты прав – не мешало бы действительно сделать чуток потеплее. Давай, Карапуз, нажми там чего надо.

Карапуз посмотрел в зеркало и, усмехнувшись, повернул регулятор.

В салоне быстро потеплело, и довольный Пинцет сказал:

– Во, другое дело! А то сидишь, как пингвин в холодильнике. Мы же в Калифорнии все-таки!

Полчаса назад Карапуз со своими бойцами серьезно отделали троих мелких наркоторговцев, которые вздумали торговать кокаином неподалеку от спортзала, принадлежавшего русским. Толкачи после этой разборки валялись в тесном переулке с переломанными носами и руками, но живые. А все зелье, которое они имели при себе, естественным образом перекочевало в карманы защитников русских национальных интересов.

Отряхивая ладони и потирая кулаки после трудов праведных, братки забрались в «БМВ» и отчалили, а латиносы, ругаясь на своем латиноамериканском языке, корчились на асфальте и грозили русской мафии страшными карами. Но русская мафия в это время уже была далеко и нюхала их разбавленный каким-то белым порошком кокаин.

– Слышь, Карапуз, – снова обратился к своему бригадиру Пинцет, – а этот, к которому мы едем, как его…

– Шапиро его фамилия, – подал голос Фюрер.

– Еврей, что ли? – поморщившись, спросил Пинцет.

– Ага, – ответил Фюрер, – их тут знаешь сколько?

– Ну и что, что еврей? – вступил в беседу Барыга, – они тут все евреи. А так – обычные русские. Нормальные ребята, каждый свое дело знает. И среди здешней братвы они тоже есть. Вот, например, Беня Штифт, которого недавно в Нью-Йорке грохнули, он что – татарин был?

– Гы-ы! Татарин! – засмеялся Фюрер, – таких татар в Тель-Авиве знаешь сколько?

– Ладно, пусть себе еврей, – махнул рукой Пинцет, – не в этом дело. Что там за дела у этого Шапиро?

– Разные там дела, – ответил Карапуз, – во-первых, надо деньги получить…

– А он что, не платит, что ли? – кровожадно поинтересовался Пинцет, любивший выбивать долги из неплательщиков.

– Он-то как раз платит, и всегда вовремя. Уважаемый человек. У него еще свой спортзал есть, так там наша братва тренируется.

– А-а… – Пинцет, похоже, был разочарован, – ну тогда другое дело.

Он приехал в Лос-Анджелес совсем недавно, и поэтому его приходилось вводить в курс дела, рассказывая о вещах, которые для остальных были понятными и простыми.

– А во-вторых, – продолжил Карапуз, – на него латиносы наезжают, и это уже гораздо серьезнее.

– Латиносы? И что им нужно?

– По большому счету – ничего, но русских стало теперь так много, что они боятся, как бы у них не отобрали поляну. Вот они и наезжают. Просто приедут, нахамят, сломают что-нибудь… В общем – организовывают беспокойство.

– Понятно, – кивнул Пинцет, – хотят, чтобы мы испугались и убрались подальше отсюда.

– Примерно так. Ну а мы, стало быть, их тормозим.

– Ага! – заржал Барыга, – этих мы ништяк затормозили!

– Ништяк, – согласился Карапуз, – но будем тормозить еще больше. Слышал, что Знахарь говорит?

– Не, не слышал, – Барыга сделал заинтересованное лицо.

– А я слышал, что этот Знахарь, – Пинцет помялся, – ну, в общем, это…

– Что – это? – нетерпеливо спросил Карапуз.

– Ну, это… Еврей он будто бы, вот что.

От удивления Карапуз прозевал поворот, и «БМВ» выскочил на газон.

Скорость была невелика, и пропахав в зеленой траве две короткие черные борозды, машина остановилась.

Карапуз повернулся к Пинцету и, давясь от смеха, спросил:

– Это кто же тебе такую херню прогнал?

Сидевшие на заднем сиденье братки ржали, а Пинцет, обиженно задрав подбородок, неохотно ответил:

– Ну, кто-кто… Менты рассказали, когда я в прошлом году под амнистию попал.

– И что же они тебе рассказали?

– А то, что он агент международного сионизма, и его настоящая фамилия не Разин, а Разман. И что евреи всего мира хотят руками братков все богатства к себе прибрать. Мол, когда он, Знахарь то есть, Америку раком поставит…

Карапуз повертел пальцем у виска и сказал:

– Насмешил ты нас, конечно, здорово. Но только ты это где-нибудь в другом месте не скажи. Могут понять не так, и тогда будут у тебя неприятности. Большие неприятности.

Карапуз посмотрел в зеркало, включил задний ход и медленно выехал с газона.

Когда «БМВ» снова оказался на асфальте, Карапуз, задумчиво глядя на дорогу, сказал:

– Знахарь – это тебе не ты или я. Это – фигура. Вор в законе, авторитет, несколько ходок, и что ни ходка, то побег, несколько побегов, а один даже на ракетном ранце.

– Да ну! – изумился Пинцет.

– Точно говорю. Братва не даст соврать.

На заднем сиденье дружно закивали.

– Прямо из двора «Крестов». Там концерт шел в честь трехсотлетия Питера, так он прямо со сцены – вжик! Только его и видели. Потом по телевизору показывали. Там эти музыканты снимали все на любительскую камеру, чтобы потом хвастаться, какие они хорошие ребята, перед зэками, мол, выступают, и заодно это сняли. А после того как все кончилось, пленочку на Чапыгина отнесли, и вечером, в новостях…

– Ну дает! – восхитился Пинцет.

– А народу он завалил… Человек пятьдесят только сам. Лично. Ну и вокруг еще полегло.

– Это что – там, в «Крестах»? – не понял Пинцет.

– Тьфу, блин! – Карапуз объехал белку, нахально выскочившую на дорогу, – какой же ты непонятливый! Не в «Крестах», а вообще, – за свою жизнь. Про него такие легенды ходят – закачаешься. Ты у братков поспрашивай, они тебе расскажут.

– Ладно… – Пинцет недоверчиво повертел головой, но вслух своих сомнений высказывать не стал.

– Знахарь, он… – на лице Карапуза засветилась сдержанная гордость за своего соотечественника, – он, скажу я тебе, настоящий русак. Россия еще всем покажет!

– Россия – вперед! – раздался с заднего сиденья голос Фюрера.

– А ты что, за «Спартака» болеешь? – оживился Пинцет и повернулся к нему.

– Ну!

И разговор перешел в область футбольных соображений.

Джип, в котором сидели Сервантес и трое его амигос, стоял в пятидесяти метрах от магазина Самуила Шапиро. Сам Шапиро, которого постоянные покупатели из числа натуральных американцев называли Сэмьюэлем или просто Сэмом, торчал за прилавком и, шевеля губами, отсчитывал деньги, которые через десять минут должен был передать посланникам Коли Швейка, наместника Знахаря в Лос-Анжелесе.

Сервантес, как старший группы, знал, что нужно делать, и поэтому достал из кармана четыре трубочки кокаина. Это был совершенно новый вид упаковки, и если бы его можно было запатентовать, как в свое время сделали изобретатали шариковой ручки и банки для пива, то автор этой оригинальной идеи, тридцатилетний Уилли Квадропулос, стал бы богат, как Майкл Джексон. Но, увы, его судьба сложилась иначе – будучи сам наркоманом, он успешно использовал собственное изобретение до тех пор, пока его изношенный организм не отказался жить. Мертвое тело, в соответствии с пожеланиями умершего, отвезли в океан и бросили на съедение рыбам. Квадропулос приходил в ужас от мысли о том, что ему грозит перспектива лежать в темном и тесном гробу и, откидывая копыта, успел сказать своим друзьям, чтобы его бросили в море, что они и сделали.