Максим стоял у распахнутого окна и задумчиво смотрел на белые облака, проплывавшие по синему, как на детском рисунке, небу.

– Сварить тебе кофе? – спросила я, глядя на его четко очерченный на фоне светлого окна силуэт.

Услышав мой голос, Максим повернулся и, нежно посмотрев на меня, ответил:

– Конечно сварить! Ниночка, ты ведь сама знаешь, что твой кофе – лучший в этом уголке Галактики.

Каждый раз, когда Максим смотрел на меня таким особым взглядом, как сейчас, мои ноги становились слабыми, а в голове появлялась щекочущая пустота. Наверное, это было заметно, потому что Максим улыбнулся и, подойдя ко мне, взял за руки.

– Эй, очнись! – сказал он. – Любовь приходит и уходит, а кофе хочется всегда.

Это циничное заявление моментально привело меня в чувство, и я, ущипнув его за ладонь, вредным голосом поинтересовалась:

– Уходит любовь, говоришь? – и ущипнула за другую. – Ну, раз уходит – тогда и кофе не будет.

– Нет! Не уходит! – запротестовал Максим. – Это просто такое народное выражение. А без кофе она точно уйдет.

– Никуда она не уйдет, – сказала я и пошла в кухню, – но я, единственно из гуманности, все-таки иду варить тебе кофе.

Последние слова я уже прокричала из кухни, доставая с полки старинную фарфоровую банку, в которой был зерновой контрабандный кофе.

Странное дело, но даже теперь, когда можно было купить все, что угодно, лучшим, как и в дремучее советское время, оставался все тот же контрабандный зеленый кофе в больших мешках, который жуликоватые моряки привозили из далеких экзотических стран в трюмах проржавевших от океанской соли кораблей. Этот кофе продавался явочным порядком, по телефонным звонкам, и я была одной из тех, кому посчастливилось попасть в избранное общество любителей Настоящего Кофе.

Мне страшно повезло.

Вообще, любовь – это везение.

Миллионы и миллиарды людей – мужчин и женщин – круглые сутки ходят по земле, не замечая друг друга, не глядя друг на друга… И вдруг – как вспышка, как взрыв, как электрическая искра, раз – и получилась любовь!

И это досталось мне.

Он любит меня.

А уж как я люблю его, и рассказать невозможно. Поэтому, когда я хочу сказать Максиму о своей любви, чувства переполняют меня, и, не находя слов, которые смогли бы отразить мои внутренние движения, я просто начинаю плакать от бессилия. Максим всегда утешает меня и говорит – ну что ты, Ниночка, не плачь. Собачки, они ведь тоже, как и ты – все понимают, только сказать не можут.

Он так и говорит – «не можут».

Тут мне всегда становится смешно, и я перестаю плакать. И начинаю щипать его за «собачек». А он убегает от меня, но поддается, и я всегда ловлю его и обнимаю, и целую…

Максим вышел на кухню, а я, насыпая разогревшуюся кофейную пудру в джезву, в который уже раз подумала – неужели так бывает? Неужели все это не сон?

Налив в джезву воды, я поставила ее на газ, прижалась к Максиму, и мы вместе завороженно следили, как кофе поднимался черной шапкой.

Кофе был уже готов перевалиться через край, но я, еле оторвавшись от любимого, схватила джезву и успела снять ее с огня. Теперь, следуя кофейному ритуалу, нужно было еще дважды поднять пену. Я так и сделала, и уже через полминуты кофе был готов.

Разлив горько-ароматный черный бальзам по фарфоровым чашечкам, я уселась спиной к окну на свой любимый старинный стул. Когда-то, по рассказам бабушки, он стоял в Пуме, ну потом – понятное дело – революция, матросики, грабежи… Неисповедимыми путями стульчик оказался в нашем доме, и, когда я в нежном возрасте прочитала «Двенадцать стульев», папочка вовремя застукал меня в тот момент, когда я с кухонным ножом в руке собиралась исследовать содержимое стула.

Слегка надрав мне уши, папочка разъяснил разницу между художественным вымыслом и суровой правдой жизни. Я поняла то, что он мне сказал, но все равно – каждый раз, садясь на этот стул, пыталась нащупать мягким местом заветную шкатулочку с бриллиантами, которая должна быть зашита в глубине выцветшей ковровой подушки.

– Лина, солнышко, – Максим сделал первый осторожный глоток и посмотрел на часы, – мне скоро уходить. Сегодня мы договорились собраться пораньше, чтобы немножко порепетировать. Так что через десять минут я должен уйти.

Я глубоко вздохнула и поднялась из-за стола.

– Вот она – женская доля, – грустно сказала я, – провожать и ждать. Ждать и провожать.

– Ниночка, – сказал Максим, одним глотком допивая кофе и тоже вставая, – неси свой женский крест мужественно.

– Это, интересно, как? – спросила я, доставая из шкафчика электрический утюг. – И вообще – чем женский крест отличается от мужского?

– А у него перекладина внизу – там, где ноги.

– Дурак, – я засмеялась, – дурак и хам. И богохулъщик.

– Богохульник, – поправил меня Максим, – а еще журналистский факультет закончила. Грамотейка.

Я разложила гладильную доску, потом вытащила из сушильной машины любимую рубашку Максима – голубую с маленьким скрипичным знаком, вышитым на кармане, – и начала ее гладить.

Максим закурил и, пуская дым в форточку, стал следить за моими движениями.

– Какая прекрасная картина, – сказал он наконец, – женщина с утюгом… Воплощение домовитости и заботы.

– Вот я тебя сейчас прижгу, – пригрозила я, – чтобы ты не умничал тут. А кроме того – есть еще разные привлекательные картины. Например – мужчина с каменным топором. Мужчина с лопатой. Мужчина, убивающий мамонта.

– Мужчина с женщиной, – вставил Максим.

– Я не сказала, что именно я тебе прижгу? – угрожающе произнесла я и повертела утюгом в воздухе. – После этого с женщиной тебя не увидит никто.

– Молчу, молчу! – Максим засмеялся и поднял руки. – Сдаюсь! Может быть, рубашка уже достаточно плоская? Ниночка, мне ведь уже пора бежать!

– Ладно, – я поставила утюг на подставку, – забирай свою любимую плоскую рубашку и отправляйся на репетицию.

Максим небрежно чмокнул меня в нос и, схватив рубашку, убежал в спальню переодеваться. А я, вылив в чашку остатки кофе, закурила и стала слушать доносившиеся из спальни звуки. А ведь прошедшей ночью оттуда доносились совсем другие звуки… Вспомнив минувшую ночь, я почувствовала, как мое сердце снова застучало быстро и сильно. Ах, какая жалость, что Максиму нужно идти на работу…

Наконец Максим переоблачился и, держа в руке тоненькую папку с нотами, вышел из спальни. Посмотрев на меня, он улыбнулся и сказал:

– Иди ко мне.

Я подошла к нему и обняла. Дыша мне в макушку, Максим прошептал:

– Лина, я тебя люблю. Ты знаешь об этом?

– Знаю, – ответила я, чувствуя, как у меня подгибаются ноги – Максим, я сегодня приду к тебе. Вы играете в «Буги-Вуги»?

– Ну а где же еще? Сегодня ведь четверг, значит – в «Буги-Вуги».

– Вот и хорошо. Отправляйся, а я через часок тоже подтянусь.

– Гут!

Максим еще раз чмокнул меня в нос и решительно направился в прихожую. Я, как хвостик, пошла за ним и, когда он, отрыв дверь на лестницу, обернулся, сделала ему ручкой. Максим подмигнул мне и, выйдя на площадку, захлопнул за собой дверь.

Я услышала, как по подъезду пронеслось гулкое эхо, потом раздались быстрые шаги Максима, который вприпрыжку сбегал по ступеням, потом все стихло, и я осталась одна.