Для середины весны погода была необычной. Такого дождя не смогли бы припомнить и старожилы. Период муссонов в этой местности приходился обычно на последние месяцы лета, а в конце апреля, как правило, стояла засушливая погода с температурой под тридцать градусов Цельсия. Сейчас же столбик термометра показывал ровно плюс двадцать, и уже более трех часов с неба капало. Что удивительно – ни одной тучи заметно не было, та же синева, что и обычно.

Собравшихся в большой палатке четырех офицеров это не беспокоило. Трое расселись вокруг снарядного ящика и резались в карты, в дурака подкидного. Играли на деньги. Много не ставили, но одному из троих, старлею с волнистыми светлыми волосами, все время везло, и стопка купюр возле его правого локтя уже достигла внушительной высоты. Окрыленный успехом, он обратился к четвертому офицеру, по званию – самому старшему, в игре участия не принимавшему и даже не следившему за его ходом:

– Т-рищ майор, не желаете поучаствовать?

Сказано было с вызовом. Случайно, наверное, так получилось. Вряд ли старший лейтенант хотел кого-то поддеть, просто успех вскружил голову, вот и прозвучал подтекст едва ли не громче, чем сами слова: «Давай, подходи, я и тебя облапошу!»

Повисла нехорошая пауза. Тишины не было: дождь барабанил по брезенту палатки, шуршали в руках сдающего карты, бормотал немецкий приемник, транслируя «Голос Америки». Тишины не было, а вот напряженность достигла критической точки. В одну секунду это случилось, сразу, как только старлей с детским личиком свой недетский вопрос задал. И кто тянул за язык?! Случалось, усматривали оскорбление и в менее двусмысленных фразах. До стрельбы иногда доходило. Или того хуже…

На этот раз обошлось.

– Не желаю.

Начальник разведки отдельного батальона майор Арцыбашев ответил спокойно. Продолжал лежать на спине, вытянув ноги в заляпанных грязью высоких ботинках, сцепив руки на лбу. Глаза были прикрыты, во рту дымилась сигарета. После каждой третьей затяжки он стряхивал пепел в пачку из-под «Кэмела» без фильтра, брошенную на полу. Пачка была вскрыта утром. Когда Арцыбашев возвратился из кишлака, где встречался с осведомителем, сигарет осталось меньше половины. За последний час он скурил остальные.

После неуместной выходки старлея игра довольно быстро закончилась. Он и еще один офицер тихо поднялись и вышли. Третий игрок, пересев к обеденному столу, поковырял вилкой в миске с остывшим «бигусом»,[1] вздохнул и потянулся к бутылке с разбавленным спиртом.

– Будешь? – спросил он у Арцыбашева.

– Нет.

– А я хлопну немного.

– Хлопни. Только немного…

– Надоело мне все…

Арцыбашев посмотрел на офицера внимательным взглядом. Тот это почувствовал. Руки дрогнули, спирт пролился. Но какая-то часть все же попала в железную кружку. Выпил, громко крякнув. Вытер губы тыльной стороной ладони и замер, сгорбившись над столом.

Арцыбашев потушил сигарету. Бесшумно встал, потянулся и, прихватив автомат, покинул палатку.

Командир отдельного батальона майор Студеный встретил Арцыбашева, одетый в камуфляжные брюки, сапоги и тельняшку с длинными рукавами. Из кармана брюк свешивался носовой платок. Долго щурился со света в темноту, посторонился и сказал, как могло показаться, с некоторым облегчением:

– Это ты, Вадим? Проходи… Что так поздно? Случилось чего?

– Расслабься, ничего страшного.

Арцыбашев сел за стол. Брезгливо потрогал клеенку, сплошь покрытую пятнами жира и пролитого кофе. Вздохнул, глядя на вскрытую банку тушенки, раскрошенный хлеб и кружку с остатками спирта. Что и говорить, комбат давно начал сдавать. Он тянул второй срок, до отправки в Союз оставалось чуть-чуть, и больше всего на свете теперь он боялся принятия острых решений, ответственности и ошибок. Война подкосила его. Выжгла всю душу. А ведь еще недавно имя Студеного гремело по гарнизонам, и служить под его началом считали честью многие перспективные офицеры.

Комбат достал большую флягу и отвинтил колпачок:

– Будешь?

– Пятьдесят грамм.

Студеный налил сто. Себе – еще больше.

– Давай…

Чокнулись, выпили. Студеный закусил хлебом, занюхал луковицей. Арцыбашев распечатал новую пачку трофейного «Кэмела», закурил, привалился спиной к стенке, пустил дым в потолок. Закрыв один глаз, смотрел, как он клубится вокруг лампы.

– Давай там, что у тебя? Не томи… – Студеный помассировал грудь.

– Слыхал про Кемаля?

– Даже видал… Давно это было, на севере. Менялись пленными. Он тогда с Шах Масудом якшался. Чуть ли не правой рукой его был. Это потом они чего-то не поделили, вот он и перебрался сюда. А тогда… Представляешь, как мне хотелось… – Студеный сжал подрагивающие кулаки, помолчал, глядя в пол. Закончил неожиданно спокойно: – А приходилось этой падали чуть ли не улыбаться. Политику с ним разводить. Так что Кемаля я знаю. А что?

– Есть возможность с ним поквитаться.

– Во как?

Арцыбашев, уже слышавший историю про обмен пленными, ожидал какой угодно реакции – от ярости до испуга. Но только не безразличия. А комбат задал свой короткий вопрос таким тоном, что стало ясно: на Кемаля ему наплевать. Досидеть бы спокойно, без потерь и ЧП, до конца срока, уехать на родину – и ничего больше не надо.

– Во как… – повторил он еще более вяло и набулькал в кружки разбавленный спирт. – Давай!

– Следующей ночью мимо нас пойдет караван, – начал говорить Арцыбашев после того, как они выпили. – Из Пакистана к Кемалю. Кроме оружия, там будут деньги. Два миллиона долларов за прошлогодний урожай мака. Охрана малочисленная. Они делают ставку на секретность. Да и время такое выбрали не случайно.

Студеный кивнул. На носу майские праздники, а вслед за ними, четвертого числа, День поминовения мучеников. Предполагается, что и русским, и Царандою с «аскерами»[2] в эти дни будет не до засад и сражений. Вполне можно проскочить, особенно если проводники поведут малоизвестными тропами.

– Источник надежный?

– Пока не подводил.

– Посмотрим… – Комбат достал карту, развернул ее прямо поверх жирных пятен, быстро сориентировался: – Говоришь, здесь? Ага! Знаю я эти места, приходилось бывать. Толково придумали, суки!

– За такие деньги можно и постараться.

До отправки в Афган ни Студеный, ни Арцыбашев американских денег не видели. Здесь кое-что через их руки прошло, но сумма с шестью нулями представлялась богатством неслыханным. Вызывала ассоциации со статьями из «Правды», бичующими вашингтонский империализм, и романами Чейза, иногда попадавшимися в журналах. Даже для Кемаля, являвшегося не последним лицом среди моджахедов, два миллиона были очень большими деньгами. Огромными! Скорее всего, они предназначены не ему одному.

Студеный продолжал водить пальцем по карте:

– Вот здесь… Ага! Точно, знаю я это место. Толково придумали. Но и мы не дураки! Ударим с вертушек, артиллерия обработает по квадратам. Мирных там нет, так что снаряды можно не жалеть…

– Нет.

– Что? – Студеный поднял голову от карты. Он действительно пока не понимал, что ему предлагают.

– Не годится с вертушек. И артиллерия не годится.

– Это еще почему?

– Деньги сгорят.

– Что?

– Там два миллиона. Забыл? От них один пепел останется. Так что не надо нам авиации. Не надо шуметь. Сработаем тихо.