– Абсент, – промурлыкал старичок. – Обычно его не подают, но меня здесь знают. – Он поднял стакан, – За старые добрые времена, – провозгласил он торжественно.

– За них.

Напиток отдавал лакрицей и жег огнем.

– Здесь меня все знают, – сказал незнакомец. – Я приехал в Сторивидл в девятьсот втором, – Так и не смог избавиться от акцента, но сразу же стал настоящим южанином. Настоящим профессионалом, можно сказать. – Он захихикал, но смех перешел в хриплый кашель. – В горле пересохло, – объяснил старичок.

Морган поманил бармена. Стаканы наполнились зеленоватой жидкостью и затем опустели. В течение следующего часа уровень жидкости несколько раз поднимался и падал. Так же поднимался и падал голос старичка, и вместе с этим голосом поднимался и падал Морган.

Однако никакой паники он не испытывал. Казалось вполне естественным, что он сидит в пустом маленьком баре с этим дряхлым обтрепанным пьянчужкой, который рассматривает его глазами цвета молочно-белого мрамора.

И Морган совершенно непринужденно рассказал о том, как разочаровал его Новый Орлеан, как хотелось ему приехать сюда, осмотреть Мэхогани Холл и Айвори Пэлас…[7]

– Сторивилл, – произнес старичок. – О нем я могу рассказать вам все, что пожелаете. Говорю же, я был профессиональным южанином. – Он опять заперхал и выдохнул. – У меня было по шесть цыпочек на квартал, – сказал он. – Сейчас, глядя на меня, трудно поверить, что тогда я был здоровым и красивым парнем. И я преуспевал. У меня был свой выезд, негр-кучер и все прочее. Когда появились автомобили, я нанял себе шофера. Гетры менял ежедневно в течение всей недели. – Старичок поднял стакан. – Шесть курочек, роскошный дом… Профессор в приемной, наверху в каждой комнате зеркала по всем стенам. Бармен дежурил по двадцать четыре часа в сутки, на шампанское всегда был грандиозный спрос. А посмотреть на живопись маслом приезжали аж из самого Мемфиса.

– И никаких кондиционеров? – пробурчал Морган.

– А что это?

– Не важно. Дальше.

– Мы называли его Дворцом, – промурлыкал старичок. – Это и был Дворец. Когда девушки в вечерних платьях, покачивая пышными прическами, прикрываясь веерами и стреляя из-за них глазками, спускались вниз – они выглядели как королевы.

А с клиентами мы обходились, как с королями. Тогда в этом деле все было по-другому. Мы разбирались в фантазиях и причудах, мы умели показать человеку, как можно хорошо провести время. Мы не заманивали клиентов, чтобы отработать дешевый трюк и затем выпихнуть восвояси. Мы устраивали непринужденные вечера, в которых была и изысканность, и свежесть, и немного романтики… – Он вздохнул. – Но военные закрыли Сторивилл. Джазовые оркестры переехали на север, профессора подались в чистильщики обуви, а я продал все картины. Но все же мне повезло больше, чем другим. Я успел взять свое. Даже Дворец сохранил, правда, запер все, кроме своей комнатки внизу. Теперь там нет никого, кроме меня и Красной Королевы.

– Красная Королева?

– Я же говорил, что был профессионалом. Многие ходы закрылись, но это не означает, что, все ветераны размякли и сдались. Я все еще держусь на плаву, понимаете? Сентиментальный жест, так сказать, улавливаете? Всего одна цыпочка, но этого хватает. Достаточно для тех, кто может это оценить, кто желает ощутить атмосферу старых времен, старых манер…

Выпивка обожгла Моргану глотку.;

– Вы хотите сказать, что вы до сих пор… в деле? – спросил он. – У вас есть такая девочка как те, что работали в Сторивилле в прежние времена?

Собеседник важно кивнул.

– Я сам ее обучил, – прошептал он. – Она умеет носить старомодные платья и прочие старинные вещицы; не то, что нынешние дешевки в этих огромных домах. В ее комнате все так, как было сорок пять – пятьдесят лет назад; Словно попадаете в прошлое – и она все делает как надо, понимаете? Я весьма разборчив и далеко не всех допускаю в эту эпоху, но есть в вас нечто такое, что, увидев вас, я сказал себе…

Морган поднялся.

– Пошли, – сказал он. Вытащил бумажник и бросил на стол купюру. – Деньги у меня есть. Специально копил для этой поездки. Во что мне это обойдется?

– Она сама назначит цену, – сказал старичок. – Ведь для меня это всего лишь… ну, скажем, хобби.

И они вновь вышли в ночь, и Моргану казалось, что туман стал еще гуще, а улицы еще темнее и уже, чем были раньше. Абсент согревал его жарким огнем, и Морган то спотыкаясь плелся вперед, то покачиваясь пятился назад; страсть к прошлому улетучилась, и он спрашивал себя, к какой неведомой цели ведет его пьяный старый сводник.

Они пришли к дому, который в дымке абсента и тумане города выглядел точно так же, как любое из старых зданий. Старичок отпер дверь, и они вступили в темную прихожую с высоким потолком и панелями из красного дерева, которая освещалась шипевшим газовым фонарем. Комната старичка была в стороне справа, тяжелые двойные двери, ведущие в бывшую гостиную, были плотно закрыты. Но впереди смутно виднелась громадная лестница, и Морган удивленно заморгал, когда его спутник, шатаясь, подошел к ней и поднес сложенные рупором ладони ко рту.

– У нас Гость! – гаркнул он.

Эхо его голоса, отражаясь от стен и дверей, пронеслось по длинному коридору, и у Моргана возникло ощущение, что они совсем одни в круге света от тусклого фонаря, что старик и впрямь безумен и что это действительно страна грез.

– Гость! – вновь заорал старичок, лицо его перекосилось, голос стал сердитым и настойчивым. – Чертова баба! – взвизгнул он: – Готова продрыхнуть всю жизнь. Я думал, что преподал ей хороший урок, но, видимо, придется поучить еще раз. Гость! – снова взревел он, глядя вверх на лестницу.

– Пусть поднимается.

Голос был мягким, мелодичным, волнующим. Едва услышав его, Морган понял, что не ошибся. Старик был полоумным, дом – дурацким, поездка – безумной, но в женском голосе были приглашение, теплота и сладострастие.

– Идите, – подтолкнул Моргана старичок. – Ее комната сразу над лестницей. Свет вам не понадобится.

И он ушел в свою комнату, а Морган начал подниматься наверх, ступая по потертой ковровой дорожке и стараясь сосредоточить взгляд на дверях, смутно видневшихся на лестничной площадке. Добравшись до них, он потратил несколько мучительно долгих секунд, ища в темноте ручку и пытаясь войти.

Внезапно дверь отворилась, и Морган оказался в большой спальне, где зазывно позвякивали двадцать хрустальных канделябров, двадцать бархатных ковров предлагали ступить на их мягкую, ласкающую ступни поверхность, двадцать раскрытых и небрежно брошенных дамских сумочек испускали пикантный аромат духов и пудры.

Двадцать кроватей под балдахинами широко раскинулись в центре комнаты, и двадцать возлежавших на них девушек манили Моргана к себе. В-комнате пылал жаркий красноватый свет: мягкое, отраженное сияние двадцати Красных Королев. У них были рыжие волосы, алые губы, красные подвязки и багряные соски. Дважды двадцать белых рук распростерлись, чтобы заключить Моргана в иллюзорные объятия.

Морган, качаясь, побрел через тысячи зыблющихся отражений стен и потолков, пытаясь отыскать настоящую кровать и настоящую Красную Королеву. Она засмеялась, ибо увидела, что он пьян, протянула руку, чтобы указать ему путь и усадила рядом с собой. Ее прикосновения обжигали, рот пылай огнем, тело походило на поток вулканической лавы – и зеркала бешено завертелись в багровом сне смеха и наслаждения.

Наверное, лишь перед рассветом Морган вновь оделся и спустился вниз – точно он не помнил. Не помнил, как прощался с девушкой, как платил ей и видел ли еще раз старого сводника; он также не мог припомнить, как шел обратно в Квартал. Абсент вызвал жуткую головную боль и оставил во рту горький привкус, так что Морган двигался, как автомат, и завернул в первое же заведение, которое увидел.

Это был маленький устричный бар, но Морган отверг традиционную дюжину сырых устриц – он хотел кофе. Туман на утренних улицах рассеялся, но тяжко осел внутри его черепа, и Морган довольно смутно представлял себе, как вернется в знакомые места. Он подошел к стойке и полез за бумажником.