- И птиц чтобы тоже любить, - сварливо произнес я.

- И птиц любить, - легко согласился Толечка. - Если они, конечно, птицы.

- А что потом? Пьяными отправимся к твоей царице? А если она нас и на порог не пустит?

- Тамара любит умных и добрых, - назидательно произнес Пронин. - И мы такими сейчас станем. Уж ты мне поверь.

Витиеватым движением он достал из внутреннего кармана плоскую флягу из нержавейки. На заводе, где работал Пронин с заказами было туговато. Чтобы не скучать, работяги выпаивали из металла фляги, а после продавали на рынке. В этой фляге что-то звучно перебулькивало.

- Снова портвейн? - я поморщился.

- Медицинский спирт, - Толечка изобразил на лице восторженность. Чистейший! Ровно семьсот граммов. Если без закуски, должно хватить.

- Семьсот?.. Учти, я могу забыть твою фамилию. И даже имя.

- Не страшно. Этим нас не запугать.

Толечка оказался прав. Без закуски действительно хватило. Даже половины. Не прошло и пяти минут, как мы "поплыли", а мир не просто потеплел - мир прямо-таки закачался.

- Летим! - заблажил Пронин. - Самум к городу, а мы от него!.. раскинув руки, он засеменил по асфальтовой дорожке, словно по зыбкой паутинке каната. Я поневоле залюбовался им. Несмотря на разгильдяйский вид, Толик безусловно принадлежал к категории щеголей. Щегольство ведь вещь условная. С одинаковым успехом можно щеголять "Мерседесом" на улице и проездным билетом в трамвае. И то и другое вполне оценят. К щеголеватым людям я вообще отношусь с симпатией. Все равно как к декоративным птичкам или рыбкам. Они украшают этот мир, как могут. Потому что молятся красоте. Я в нее тоже верую. И Толик верует. Да ему и нельзя не веровать. Он не выше метра шестидесяти и ровно половина женщин взирает на него свысока. В этом кроется один из парадоксов природы. Ущемленные люди досконально разбираются в том, в чем ущемлены и обижены. Как герань за стеклом они тщетно тянутся к солнцу, изощряясь в бесконечных поисках, доходя до удивительной виртуозности. Присмотритесь к малорослым и удивитесь. Изящества в них на порядок больше, чем в длинноногих и великаноподобных. Чувство независимости и осознания собственного достоинства - вот, что умудряются они втиснуть в свою неказистую осанку. И успех, как говорится, налицо. В отличие от сутулящихся верзил они прямы и свободны. А если стоят, то только в императорских позах - горделиво отставив ножку, если шагают, то вальяжно и неторопливо. Вероятно, жизнь к ним не столь великодушна, зато и обучает большему.

Чувствуя, что в голове расцветают индийские сады, и павлины, выйдя на лужайку, начинают расправлять свои цветочные веера, я что-то выкрикнул и осторожно, стараясь не горбиться, тронулся следом за Толиком. И в точности как он распахнул руки. Я тоже хотел казаться щеголеватым и красивым. Кажется, какому-то грузовику пришлось нас объехать. Мы его почти не заметили.

- А вообще-то к пассиву я отношусь не-га-тивно! - Толечка по-птичьи замахал руками, но взлететь не сумел. - Ну не нра он мне и все. Жить надо ак-тив-но! С любопытством и интересом!.. - он заскакал на одной ножке, как девочка, играющая в классики. - То есть, звоню я, скажем, даме и приглашаю в кафе. Скажем, в наш отечественный "Исе Креам". Само собой, она говорит "да" и начинает собираться. А не позвоню, - не будет ни "да", ни "нет". Вообще ничего не будет.

- Может быть, она будет ждать?

- Возможно! А возможно, и не будет. Я вообще не знаю, ждут ли они когда-нибудь. Скорее, живут, как живется, а уж потом называют это ожиданием... Но речь в общем-то о другом. О том, что она мне не желает звонить. Я звоню, а она, видите ли, нет.

- Почему нет-то?

- Откуда я знаю! Такая вот, дескать, скромница. Приглашать, якобы, на танго или там на тур вальса - обязаны исключительно мужчины, а не наоборот. То есть, я, собственно, не против. Не уважаешь эмансипацию - не надо. Но если я болен? Если у меня лихорадка и температура под сорок? Если мне нужна помощь и чтобы мягкая прохладная ладонь легла на мой воспаленный лоб? Что тогда?.. Или я опять должен первым ползти к телефону?.. Она, видите ли, ждет! Стесняется первой проявить инициативу!.. Нет, братцы-кролики, это не любовь! Это пастбище! Нонсенс, как я это называю!

- Почему пастбище-то?

- Да потому что жуем! Жуем и вечно чего-то ждем! Не-е-е-т, братва, такая шара у вас не пройдет!

Пронин погрозил пространству пальцем и принялся озираться, видимо, не узнавая местности. Я тоже ее не узнавал, но мне было и неинтересно что-либо узнавать.

- Закурим? - Толик бодро принялся раскуривать пару сигарет - одну для меня, другую для себя. Уже окутанный облаком сизого дыма, он вдруг радостно замычал и, сорвав с головы шляпу, подкинул ее в воздух. Головной убор описал кривую и навечно осел в ветвях придорожной березы.

- И пусть! Не жалко!..

Мы бодро зашагали в неизвестность.

- Может, в ней гнездо кто совьет. Соловей какой-нибудь или скворец...

- Скворцы в скворечниках живут.

- А чем моя шляпа хуже? - Толик обиделся. - Ничем, полагаю, не хуже!

Он тут же и раскашлялся.

- Ох, и крепок табачище!

Дело было, конечно, не в табаке. С каждым шагом Толик становился все более рассеянным. Память просто песком просыпалась из его ветхих карманов, но с двумя сигаретами в зубах он выглядел просто восхитительно.

Мы шли, потому что не стояли на месте. Дорога казалась широкой и ровной. Шагалось бодро и с настроением. Энергия Толика мало-помалу передалась и мне, о превратностях жизни думалось уже свысока, с этакой долей снисходительности.

И все-таки когда старенькую кирпичную пятиэтажку мы окольцевали в третий или четвертый раз, я, памятуя рассказ Пронина, решил проявить инициативу и поинтересовался у Толечки адресом царицы. В ответ он снова достал заветную флягу и, предварительно поболтав над ухом, протянул мне. Я удивился, но принял ответ, как должное. Вероятно, Толечка знал, что делает, и два окурка в уголках его губ по-прежнему смотрелись весьма значительно.

Спирт был все так же горек, горек и зол. С ним не произошло никаких волшебных изменений. Изменения происходили с нами. Третий глоток дался мне с необыкновенным трудом. Что-то внутри отчаянно противилось и всякий раз выталкивало огненную влагу обратно, отчего я, видимо, добрых полминуты напоминал жабу, сдувающую и раздувающую щеки.