— Чего ты ждешь, Лен? — шепнул напарник.

— Он не оказывает сопротивления, он… — Ленарт изумленно захлопал глазами.

Беглец, только что стоявший возле мраморных колонн, исчез. Он не отпрыгнул в сторону и не пригнулся, он просто растаял в воздухе.

— Где он? — выкрикнул напарник. Расталкивая людей, они ринулись вперед.

Ленарт на ходу взглянул на тонометр. Огонек продолжал мигать, доказывая, что беглец по-прежнему находится где-то рядом. И все же они НЕ ВИДЕЛИ его…

Медленным шагом Гуль удалялся от полицейского патруля. Продвигаясь к урчащему эскалатору, он ни на секунду не выпускал их из виду. Растерянно озираясь, полицейские суетились в толчее. Он сумел стать невидимым, но понятия не имел, как долго сумеет продержаться. Каждый шаг, отдаляющий от опасности, увеличивал напряжение. Расстояние требовало добавочной энергии, и уже возле самого эскалатора он вынужден был прекратить гипноз. И тотчас один из полицейских вскинул пистолет. Под сводами метро гулко прогремело множественное эхо. Пули взвизгнули совсем ряцом. Гуль прыгнул на движущие ступени и не сразу обнаружил, что все три лестницы включены на подъем. К счастью, наверх выбирались последние горстки людей. Стараясь не сшибить кого-нибудь с ног. Гуль гигантскими скачками помчался вниз. И снова ударили выстрелы. На этот раз стреляли очередями. Подымающиеся наверх люди с воплями заметались в тесном пространстве. Они угодили в расставленную для него ловушку. Перепрыгнув через резиновые перильца. Гуль опрокинулся на спину и заскользил вдоль высоких светильников. Брызнул осколками серебристый плафон, и на этом удача окончательно изменила преследователям.

К подобным скоростям они не привыкли. Из десятка выпущенных пуль в цель не попала ни одна. Прячущийся в диспетчерской будке стрелок в испуге пригнул голову, но Гулю было не до него. Оказавшись на платформе, он не стал терять времени. Подковообразный тоннель с гудением вбирал в себя отходящую электричку. Колеса грохотали на стыках, окна в мутных разводах с равнодушием взирали на убегающие колонны. Гуль бросился к поезду. Боль задергалась, заворочалась в боку. Увы, ухватиться было не за что.

Поравнявшись с широким окном, он с силой ударил по стеклу, напрягая пальцы, подтянул тело к неровной пробоине.

Через секунду он уже лежал на кожаных сиденьях. Из потревоженной раны струилась кровь, и шумными вздохами Гуль успокаивал себя и свой бок.

— Вы бы видели, как он бежал? Какой-то гепард!.. Как утверждает Ленарт, этот русский опять использовал какой-то фокус.

— Поэтому я и настаивал на его уничтожении. Настаивал и настаиваю! — Беркович сердито хрюкнул. — И если не подойдет оружие полицейских, испробуем на этом супермене армейские «Вулканы».

— Чепуха! Этот сукин сын уйдет и от ваших «Вулканов»!

— Да вы, похоже, восхищаетесь им? Мистер Йенсен, полюбуйтесь-ка на ваших подчиненных!..

— Прекратите, черт возьми! — Йенсен хлопнул ладонью по столу и поднял на препирающихся коллег воспаленные от недосыпания глаза. — Сейчас важно обнаружить его. В самое кратчайшее время!.. Где ваши рейнджеры, полковник?

— На месте, мистер Йенсен. И не сомневайтесь, они скоро найдут его. — Беркович приблизился к столу и, склонившись над картой, постучал пухлым пальцем по серым квадратикам городских кварталов. — Мои люди потеряли его где-то здесь. Теперь, когда каракатица остановилась в каких-нибудь двух-трех милях отсюда, тонометры стали бесполезными.

— Да… Каракатица действительно остановилась, — озадаченно пробормотал Йенсен. — Но почему, черт возьми? Что заставило ее встать перед самым городом?..

— Может быть, урановые ловушки?

— Этот пустяк?.. Сомневаюсь. Она толчется на одном месте уже более двух часов, а первых контейнеров, если помните, ей едва хватило на десять — пятнадцать минут.

— Как бы то ни было, песенка нашего мучителя спета. — Беркович не без злорадства скосил глаза на Йенсена. — Над районом патрулирует около десятка боевых вертолетов. Улицы пусты, и любого, выбравшегося погулять на открытое пространство, немедленно засекут.

— И все же… Почему она остановилась? — Иенсен хмуро сверлил карту взглядом. — Должен быть какой-то ответ!

— Уж не думаете ли вы, что это русский ее остановил?

— А почему бы и нет? — тихо спросил Иенсен. Медленно подняв голову, он отчетливо произнес: — Послушайте, Беркович, прикажите вашим людям в русского не стрелять.

— Это что, шутка? Она весьма неудачная, мистер Иенсен.

— Это не шутка, Беркович.

— Черта с два я отдам такой приказ! Они найдут русского и превратят в решето!

— В таком случае вы отстраняетесь от командной должности, — процедил Иенсен. — Полномочий у меня достаточно, не сомневайтесь. Потрудитесь уведомить своих заместителей о случившемся и…

— Секундочку! — Беркович умиротворяюще вскинул ладони. — В чем дело, Джек?

Чего ты вдруг разбушевался? Ты хочешь, чтобы русского попытались взять живым? Хорошо, попробуем… Мне не очень понятна твоя политика, но если ты настаиваешь…

— Да, настаиваю.

Изобразив что-то отдаленно напоминающее кивок, Беркович грузно поднялся и тяжелым носорожьим шагом отошел к окну. Тень брезгливости промелькнула на его рыхлом лице. Он, взрослый, угодил в подчинение к мальчугану… Такого давно уже не случалось. Ни координатор, ни сам президент не позволяли в разговоре с ним пренебрежительного тона. Затянувшаяся роль второго — вот с чем приходилось ему мириться…

С той же брезгливой гримасой Беркович оглядел помещение. Штаб-квартира ЦРУ, временно отданная в ведение НЦ, успела превратиться в нечто неописуемое.

Разбросанные по полу бумаги, банки и бутылки из-под пива, настежь распахнутые окна, столы, загроможденные радиостанциями и тонометрами…

Утомленные сотрудники отдыхали прямо здесь же, при начальстве, заняв свободные диваны и кресла, сладко похрапывая на полу. Деятели из НЦ, видите ли, не хотели терять ни единой минуты на сборы подчиненных! Конечно, куда как проще — свистнул в два пальца, и готово…

Беркович опустил глаза. У самого окна, уронив голову на грудь и привалившись спиной к стене, спал Фил Николсон. Глядя на него, представитель ЦРУ дал мысленное определение тому, что видел: «Балаган!.. Форменный балаган!..»

Гуль не почувствовал, как из него вышла пуля. Сон заменил анестезию. Он спал и одновременно находился в крохотном и странном кинозале. Экран был не плоским — он охватывал все видимое пространство. И с этого экрана — отовсюду, куда Гуль только ни оборачивался, на него глядели иконоподобные лики.

На этот раз Гуль мог разговаривать со всеми одновременно. Хор голосов удивительно складно помещался в голове — может быть, оттого, что язык, на котором они беседовали, состоял не из фраз и не из образов. Он был подобен мелодии, текущей в обход слуха, в обход мозга — может быть, прямиком в душу. Он понимал их, а они понимали его. Тем не менее даже в эти секунды Гуль был уверен, что, проснувшись, не сумеет воспроизвести ни мгновения.

Как и прежде, Мудрецы не учили и не пытались доказывать. Всякое доказательство — всего лишь довод рассудка и уже потому зиждется на ошибке.

Им было важно, чтобы Гуль все решил сам. И они давали ему время, натягивая узду и взнуздывая оголодавшее чудовище. Сдерживая каракатицу, они ждали его решения.

Человек становится человеком только тогда, когда начинает размышлять над своим и чужим, когда это свое и чужое замешивает в единое, и невозможно ударить постороннего, ибо любой посторонний стал частицей тебя. ОНИ это умели. Потому и прозывались Мудрецами. Они обладали терпением, которое казалось ему непостижимым. С прилежанием ваятелей они трудились над человеческими половинками, склеивая их Любовью, стоически наблюдая, как вновь и вновь разваливаются непослушные фигурки. Но сейчас Мудрецы беззвучно праздновали одну из своих немногочисленных побед. Потому что знали, что он вернется, и знали куда. И странно — Гуль не ощущал протеста.