ет политкорректоров! Тут вам в некотором роде НИИ -- то есть научно-исследовательский институт... Евгений Захарович нахмурился. Ему стало вдруг ясно, что никто там смеяться не будет. Прочтут с самыми серьезными лицами и, одобрительно кивая, подпишут. А после руку пожмут и печать поставят. Большую, круглую, с фиолетовым зерном... Без тени улыбки он вернул характеристику девушке.
-- Перепечатайте и можете отправляться на комиссию.
Вероятно, для нее он тоже являлся кем-то из тех, от кого многое зависело в ее юной жизни, потому что несколько раз с подчеркнутым чувством она произнесла слово "спасибо". При этом в глазах ее попеременно мелькали глуповатая приниженность, неуверенность в себе и безыскусная попытка изобразить женское особое многоточие. Был бы прежний этикет в моде, наверняка сделала бы ему и книксен...
Когда девушка вышла из кабинета, Евгений Захарович облегченно вздохнул. Пожалуй, сегодня чудо-проспект подождет. Слишком уж много галиматьи для одного дня! С наслаждением он похрустел кистями, не вставая, погнулся вправо и влево. Уймища пространнейших страниц с вереницей авторов на обложке лежала на дальнем крае стола, и он молча порадовался этой ее отдаленности, пусть временной, пусть условной. Глаза скользнули выше, к надписи на стене, сработанной обыкновенной шариковой ручкой: "Что тебе необходимо для того, чтобы быть добрым?.. Хотеть быть добрым..." По
всей видимости, хозяин кабинета пытался стирать надпись ластиком, но терпения хватило лишь на нижнюю подпись, где ранее значилось: "Сенека Маркус Аннус". Такие вот, братцы, пироги! Бунтари порой заводились и в затхлом пруду института. Подобно пескарикам в случайной лесной луже. Должно быть, перелетные птицы заносили их издалека -- с вольных озер, морей и океанов. Но действовали они все равно скрытно, по-хулигански. Как партизаны.
Покинув кабинет, первым делом Евгений Захарович прошел в курилку и, привычно стрельнув папироску, пристроился на подоконнике. Народу как всегда хватало, говорили густо и рассыпчато.
-- ..значит, ноготком ей по шарабану -- раз! Селедке, значит. Что, мол, будем и дальше глазки строить?
-- Ха, ха!..
-- ..и тоже ничего. Крепкий такой парнишка. Вроде Стивенсона. Врежет, будь здоров! Наверняка на тренажерах качается. Боксеры такими не бывают...
Из никотинного облака выплыл лаборант-очкарик, костлявый, с отрешенным лицом гения. Кому-то из завлабов он чинил видеоприставку. Чинил уже вторую неделю, и ничего не выходило. Сходу чиркнув по стене спичкой, очкарик окутался клубами дыма.
-- Не запускается, гнида! -- пожаловался он. -- Никак синхрона не могу добиться.
Кто-то тут же радостно откликнулся:
-- А я тебе сразу говорил, что не пойдет. Схема-то -- наша! Еще на той неделе говорил!
-- Элементарно! Впаять пару емкостишек -- и заработает.
-- Да впаивали уже!
-- Значит, мало впаивали. Это ж барахло, не схема! С ней только так и надо. От пикушек к нанам и далее.
-- ..и тоже крепышок такой. Растяжечка, как у гимнасточки! Интересно бы столкнуть его со Шварцнеггером. Машутся-то оба, будь здоров...
-- .. Я вот про голову долго не понимал.
-- Про какую еще голову?
-- Да Ильича нашего. Всюду же писали -- большеголовый, да большелобый. А я с сопляком своим в мавзолей как-то сходил, -- сын вышел оттуда и спрашивает: чего, мол, у дяди голова такая маленькая, представляешь? Вслух спрашивает, паршивец! А рядом мильтон стоит, зырит, как чекист последний.
-- А ты ему затрещину! Ишь, расчирикался!
-- Так ведь потом где-то писали. Про мозг и так далее. Дескать, меньше даже, чем у женщины. У Тургенева -- у того аж раза в четыре больше, а у него меньше...
-- Значит, читаешь какую-нибудь ерунду. Цэйрушники для дурачков печатают, а ты веришь.
-- Так "Огонек" же!
-- А я говорю: пропаганда!..
-- ..Нет, серьезно! Чего смеешься? Я их так и делю: ленинградки-аристократочки, ростовские девочки и, значит, амурские красавицы. Так сказать, три совершенно различных генотипа.
-- Гено -- что?
-- Да ерунда это все! Вы лучше на усы глядите. Я вам точно говорю, если попадется какая усатая, наперед знайте -- если не задушит, так замучит до посинения! Нимфоманки -- они все усатые...
-- А Горыныч наш, представлете, обе своих ибээмки списать умудрился. Дескать, устарели морально, износились и поломались. Людка рассказывала, обе машины у него теперь дома пылятся. Главное, он работать-то на них не умеет, а упер, старый хрен!
-- Это что, он стенку главбуховскую хотел списать. Губешки, что твои ворота, раскатал! Внаглую пришел к заму с бумажками под списание. Зама чуть кондратий не хватил от такого нахальства.
-- В самом деле охамел. Я такие вещи -- как делаю? Спокойно беру на вахте ключ от черного хода, нагружаю чего надо в сумки и выношу. А он, гад, списывать вздумал!
-- Точно! Воруй, но честно!
-- Вот и я толкую!..
Евгений Захарович ущипнул себя за ухо, яростно растер лоб. Скука -- слово на букву "С", огромное и тошное. Закусив папиросу на блатной манер, попеременно щуря то правый, то левый глаз, Евгений Захарович сунулся в отдел смежников. Совсем как на стендах, справа и слева высилась настраиваемая аппаратура -моргающие глазки светодиодов, кнопки "микриков", рычажки, тумблеры, торчащие наружу платы удлинителей. Гудели мощные трансформаторы, и с пробниками в руках, точно художники с карандашами, вдоль стенда прохаживались хмурые настройщики.
-- Здесь тест не проходит, а тут вместо синусоиды -- пила какая-то.
-- Фильтры надо смотреть!
-- Смотрели уже! Пять раз.
-- В шестой посмотрите!..
Стоящие рядом с мастером лаборанты улучили подходящий момент и одновременно зевнули -- торопливо и все ж таки с несомненной сладостью, выжав из глаз мелкие, как семечки, слезы. Хмыкнув, Евгений Захарович затянулся беломориной покрепче и, зайдя за стенд пустил дымную струю в щель между лохматыми от проводов субблоками.
-- Степан Степаныч, смотрите!..
-- Что за черт! Быстро отключай питание!
С той стороны стенда произошло тревожное шевеление. Лаборанты враз прекратили зевать, стремглав бросились к тумблерам. Евгений Захарович на цыпочках ретировался обратно в коридор. Диверсия прошла незаметно. В подобных фокусах и розыгрышах они все тут поднаторели. Ассы, мастера и профи. Каждый второй мог бы стать сэнсеем по хохмам. А иначе было нельзя! Не пошалишь -- не выживешь. Тоска сгложет до мяса, до костей...
