Евгений Захарович присел на скамью и, не выдержав, разбудил бродяжку. Одиночество тяготило, тишина представлялась невыносимой. Он хотел рассказать зевающему человеку о загадках души, о мирской несправедливости, о непостижимой красоте всего окружающего. Начал он с того, что было ближе всего -- с космоса, с таинственного влияния луны, с вечного холода, который рано или поздно познает каждый. Однако бродяжка таинства речей не распознал.
-- Да уж... Прохладно, -- опасливо пробормотал он, кутаясь в рваный плащ.
-- Эх, ты! Да разве ж я об этом? -- Евгений Захарович взглянул на него с укоризной. Не произнося больше ни звука, поднялся и шагнул в темноту.
Домой он добрался только к утру. Прежде чем лечь спать, долго отмывал рубаху от следов пирушки, из карманов выгреб ворох бумажек с инициалами и телефонами, не рассматривая, спустил в унитаз. Его шанс, его "десять лет спустя" остались за кормой. Однообразная и пресная, без перемен и надежд, жизнь продолжала бежать.
###Глава 4
Обычно он не возвращался домой пешком. День, проведенный в институте, одаривал ленью и головной болью, тупым безразличием ко всему. Сил на какие-либо активные действия не оставалось, и Евгений Захарович покорно влезал в переполненный людьми автобус, как и все, повисая на поручне, впадая в знакомый транс.
Уже дома, стоя в ванне во весь рост, он ожесточенно принимался скрести себя мочалкой, с гримасой отвращения следя за пузырящейся радужной пеной. Собственное тело казалось ему средоточием вселенской грязи, а ежедневное мытье все более напоминало бездарную, нелепую войну, начатую неизвестно когда и неизвестно кем. Природу невозможно победить, а грязь -- это часть природы. Весьма существенная часть... С детства Евгения Захаровича приучали ополаскивать лицо и руки, всю одежду его тщательно протряхивали, намечающиеся полуокружья ногтей накоротко срезались.
Лились шампуни, до ветхости протирались мочалки, от пахучих кирпичиков мыла оставалось одно воспоминание. Уже тогда подозрительная обязательность гигиенических процедур начинала внушать ему страх. Ощущение грядущего ввергало в преждевременную панику. Мир взрослых выплывал из-за горизонта пугающим островом-миражом, и с ужасом Евгений Захарович следил за грифельными отметками на дверном косяке. С каждым годом макушка его вздымалась выше и выше, голос грубел, а вместо детского прыгающего подскока все отчетливее прорисовывался строгий угловатый шаг.
Сколько же невинной воды утекло с тех пор! Евгений Захарович цеплялся за годы, как тонущий цепляется за кромку льда. Увы, прорубь тянула его на дно. С покорством приручаемого щенка ему пришлось перенять законы взрослого мира. Он научился врать и поддакивать, ежиться под душем и потеть в банных залах, пить горький кофе и любить мясо. Он не уверовал в необходимость творимого, однако уже и не сопротивлялся. Окружающие не баловали объяснениями, а слово "человек" звучало все так же гордо и назидательно. По общему негласному мнению, жизнь считалась прекрасной и в
полне разумной, и с подобной несуразностью он также вынужден был с мириться. Иного пути и иной веры ему попросту не предлагалось. И происходило странное: с каждым днем наблюдаемый круговорот бессмыслицы казался ему все более правильным и закономерным. Война с микробами вошла в привычку, и душ чередовался с ванной, а ванна с сауной. Многочисленный бациллоподобный народец не собирался так просто сдаваться. Воздушная атмосфера была для них голодным океаном, а люди представлялись лакомыми уютными островами. Трепеща крохотными крылышками, они пикировали на
случайных прохожих, с воинственным кличем столбили занятую территорию. Таким образом отвоевывалось право на жизнь и, обустраиваясь в расщелинах пор, в паху и под мышками, крохотные существа с яростью принимались за созидание материального благополучия, вспахивая благодатную целину, возводя первые бревенчатые лачуги, а следом за ними -- панельные многоэтажки. Без сомнения все у маленького народца ладилось и спорилось. Женщины -- или кто там у них -ежесекундно рожали, младенцы-акселераты, посучив ножками, ползли, поднимались и присоединялись к трудягам-р
одителям. Поколения сменяли уходящих, ширились кладбища, мгновения складывались в счастливые эпохи, и с провидческим трепетом умнейшие из умнейших вглядывались в недалекий час катастрофы, предупреждая о болезнях и войнах, о возмездии неправедным и судном дне.
В самом деле, никто еще не опроверг того невысказанного предположения, что на теле человека способны возникать разумные цивилизации. В таком случае почему бы не поверить, что они в самом деле возникают? Вполне возможно, что жизнь их ничуть не хуже нашей. Ничуть и не лучше. Разница только в том, что наше чистилище еще впереди, чистилище для микромиров устраиваем мы сами. Потоки пенной воды обрушиваются на наши тела, уничтожая удивительные города, смывая многовековый труд, унося в крестовину стока мириады гибнущих существ. Кто знает, возможно, самые неряшлив
ые из людей достойны звания спасителей чужой культуры. И можно ли гордиться чистотой, когда знаешь какой ценой она достается?..
Евгений Захарович часто задышал, сжатые кулаки прижал к груди. Нырнуть под холодный душ -- значит, нанести имунной системе оплеуху. Добрую, бодрящую оплеуху. Крякнув, Евгений Захарович шагнул под искусственный дождик, решительным движением отключил горячую воду. Маленький армагедон начался. Притоптывая и поворачиваясь под режущими морозными струями, он растирал тело, забрасывая руки за спину, пытался достать самые недоступные точки. Черт с ними -- с цивилизациями! Такова жизнь. Она произрастает из смерти, предлагая принцип "кто кого", не позволяя выбирать
. Как ни странно, большой необъятный мир подчиняется ей. Возможно, по той простой причине, что жизнь еще более необъятна, и мир -- всего лишь частица, составная деталь, которая есть, но которой с таким же успехом могло и не быть. Потому-то человек и машет на все рукой. Явно или неявно, но незыблемое таится вне его разума, а он -- никто, он -- крупинка, и это не просто обижает, это оскорбляет. Человек призывает на помощь природное упрямство, человек стремительно превращается в эгоцентриста, мечтая перевернуть все с ног на голову, и где уж тут задумываться о параллель
