А, ведь, тот уродец дряблый, Был их истинным царем, Ведь колдун кривой и старый, Его сделал мотырем.

Ну, а сам, заклятьем ночи, Принял облик храбреца, Хохотал, что было мочи, Слыша стон сего бойца.

"Ты пришел ко мне за девой, Так ее и след простыл, По дорожке, своей силой, Ее дух в безбрежье взмыл.

Ускользнула, ускользнула, Ну, не страшно - не беда, Вот судьба ко мне вильнула, В злате будет борода!

Схвачен ты моим веленьем, И отныне раб ты мой, И моим теперь хотеньем, Будет слышен жалкий вой!

Да, тебя ждут муки, Будут рвать тебя, топтать, Со свободую разлуки, Будут память бичевать.

То продлиться долги ночи, Во темнице, в черной лжи, Если только духа своды Скажут имя убежавшей госпожи.

Только ты сказать мне должен Это имя доверяла, ведь, тебе. Скажешь и союз расторжен, Я забуду о своем рабе.

Только раз - одно лишь слово, Ты свободен - ты не раб. Все тебе открыто сново, Прочь иди - ищи отрад.

Ну а я, узнавши имя, Деву эту призову, Ведь, она сейчас, что семя, Брошенное в синеву.

Ведь, она сейчас без силы, С этой осенью умрет, Тебе в сердце ржавы вилы Ее холод погребет!"

"Что же ты, злодей поганый, Думаешь, что победил?! Осени венок багряный, Думаешь, меня скрутил?

Что ж, пройдут все листопады, Ветры зимы пронесут, Вот уж птицы солнцу рады, Зов весне тут вознесут.

И тогда, в лучистом небе, Вновь поднимется она, Как волна на поле хлебе, Придет милая, родна.

Как весна в безбрежной силе, Разорвет темницы ад, Станем мы, какими были, Зацветет тут новый сад!

Ты боишься - потеряешь, С возвращением ее, Все, что ложью загребаешь, - Так и будет - предреченье мое."

Усмехнулся старый мерин: "У нас времени полно, А она, подумай барин Ей же в небе холодно!

Ты ее, ведь, на мученье Обрекаешь - слушай - эй! Зимних вьюг, ножей крученье, Рассекутся, ведь, по ней.

Ведь она, укрывшись в небе, Без одежды, без еды, Всем ветрам открыта в бреде, Сей любовной то бразды.

Помни, что твои терзанья Тень лишь ада то ее, Что твои в цепях страданья, Пыль ее со льдом боев"

"Слово сказано и больше Не услышишь ничего, Выбор сделан, ничего же Уж не вырвет стона моего..."

Так они с собой схлеснулись, Вот и истина всему, А дела так обернулись, Что незримы никому.

Заключен Иван в темницу, Во цепях, во тьме сидит, Чувствует железа спицу, Слышит ветер как гудит.

Путь к нему для всех заказан, Лишь один колдун-злодей Ему обликом обязан, Слышит звон его цепей.

Каждый день с железном визгом, Открывает толсту дверь, Каждый день скрипловатым писком, Говорит: "Гордынь умерь!"

И читает он заклятье Начинается тут ад, Это страшное проклятье, Коему нечистый рад.

У царевича Ивана мнуться кости, Весь трещит, А колдун в скрипливой злости Ведь царевич тут молчит.

Начинается иное Бьет в Ивана кипяток, Крошеву тут костяное, Разрывает в жилах сок.

Весь изодранный, согнутый, Он зубами лишь скрипит, До утра сей круг сомкнутый, Его муками палит.

А на имя утро спросит, Нет - страдалец наш молчит, Исцеленья не просит, Но колдун тут исцелит.

И уйдет колдун до ночи, А Иван в цепях висит, Как же больно - нет уж мочи, Имя милое твердит!

У него глава седая, Весь в морщинах, А в глазах - только боль, тоска лихая, Жаждет мира он в мечтах.

День за днем в безмерной муке, В одиночестве, в тоске, Нет конца сией разлуке, Боль в сердечном то ростке!

И за метрами каменьев, Ветер хладный все свистит, Как за строфами моленьев, Боль возлюбленной кричит.

Тихо шепчет он молитву: "Нынче в боли, в темноте, С колдуном держу я битву, Мыслю только о тебе.

Так давно, как будто, вечность, Мы не виделись с тобой, Здесь иная жизни течность, День - как будто жизней рой.

И не так страшны мне муки, Как отчаянье того, Что твои то нежны руки, Иглы хлада бьют всего.

Где-то там, в холодном небе, Ты одна, совсем одна, Словно нищий то о хлебе, Нынче ты теплом бедна!

Кажется, что та разлука, Уж навечно, навсегда, Вот она - всех горше мука, Вот она - для нас беда.

Как же там, в холодном небе, Помнишь, помнишь ли меня? Как и я, о милой деве, Имя святое храня..."

Так в темнице он молился, Видя мрак, да палача, Свет души так долго лился, Презирая, не крича.

Так проходят дни, недели, Муки горше, ад темней, Там, где раньше очи пели, Нынче тишь слепых ночей.

И седою головою, Весь израненный, святой, Тихо плачет, нет - мечтою, Он еще в душе стальной.

А колдун во зле извелся, И не знает, как сломать. Сам он сломленный приплелся, Молвил: "Будешь завтра умирать.

На цепи, как пса кривого, Я на башню взволоку, И тебя, козла стального, В бездну темную столкну.

Полетишь и разобьешься, О холодные углы. Никогда не улыбнешься, В те уста, что так милы!

Разобьешься ты, упрямый, О слепой, безумец, мрак! И костяк твой гнило-старый Там и сгинет, о дурак!

Завтра, завтра день последний, А пока же ожидай, Выбирай иль холод тленный, Иль свободу забирай."

Ночь мучений! Ночь мучений! Нынче кости не трещат, Но, как стонет град молений, Жажды к жизни, как горят!

Нет надежды, только холод, Но он тверд своим словам: "Пусть я молод, пусть я молод, Имя в смерти не отдам!

Смерть принять, но с ясным сердцем, Веруя, что ты стерпел, Пусть последним хоть напевцем, В ад возьму, что вам я пел..."

И вот наступило уж утро, Да только ему все равно: Ведь в очах все черно, так будто, Залилось ночное вино.

Во мраке избитое тело Колдун на цепи волочет... Как будто в дали, что пропело... Да нет - только ветер ревет.

"Сейчас, в это первое утро, Безбрежно-проклятой весны, Поймешь, как было бы мудро, Сказать имя - но мы так честны!"

Вот ветер Ивана ударил, По этому понял он, Что враг на цепи уж подставил К обрыву, что прямо бездон.

Ведь город то сей многославный, Стоял на высокой горе, И башен выход печальный, Висел у бездонной дыре.

Не видел Иван это утро, Но помнил, как раньше ходил, Как холодно, твердо и мудро, Скал синих полет он чертил.

Он помнил, что там метры башни, А там бездна древности скал, Что даже полей нижних пашен, Как желтый цыпленок, что мал.

И вот его в спину толкает: "Лети в этот сумрачный день, Она, видно, уж издыхает, Тебе назвать имя лень!"

А день - первый день то весенний, Действительно темен и мрачн, И хладный покров, что нетленный, Для глаз в сероте не прозрачн.