В моем мерзлом положении, лучше, наверное было бы пойти домой, улечься в теплую кровать, да и погреться хоть до утра. Но я не мог уйти от дома - я был как ребенок, который ищет в лесу что-то сказочное, что и пугает его и завораживает, зовя к себе...
Вот узенькая улочка, от которой заворачивала черная арка во внутренний дворик. Вот и сама черная арка - тогда я знал, что из тьмы смотрит на меня что-то, но на этот раз шел быстро - сжав зубы продирался сквозь воющую темноту.
"Так ладно. - думал я. - Что хочешь делай: пугай, дуй, вой - а к Сашке я все равно сегодня пройду!"
Вот и внутренний дворик - над гнившими пнями повисло слабое, синеватое свечение, но я не останавливаясь, прошел прямо через него, почувствовал на мгновенье весенний, цветущий запах и вот уже вбежал в черную пасть подъезда над которым светился квадратный глаз - на этот раз без зрачка. По лестнице поднимался быстро и на пролете между третьем и четвертым этажами вновь уткнулся ногой во что-то рыхлое...
В стенах жалобно завыл ветер, а я почувствовал, как по штанине моей, а потом по пальто быстро поползло... нет, скорее покатилось что-то. Если лечь и прокатить по своему голому телу килограммовый ледяной шар, то испытаете то, что испытал тогда я. Но, ведь я был в пальто - холод прожигал через одежду.
Не знаю, как тогда не закричал... не знаю. Я дернул к этому руками, желая столкнуть, но руки прошли сквозь воздух... холодного шара, словно бы и не было; зато телу стало тепло...
Уже потом, когда все закончилось, я размышлял: "Зачем дом сначала напугал меня словами той древней старушки, морозил меня целый день, а потом, вдруг отогрел этим холодным шаром... Нет - не знаю - я не дом, я человек... Возможно, и в нем жили какие-то изменчивые чувства, быть может, и он страдал..."
Тогда же сверху, из тьмы услышал я кашель: долгий, надрывный, захлебывающийся.
- Эй - это доктор! - негромко крикнул я взбегая по ступеням; просто, уже приноровился бегать в этой черноте... На пролете между четвертым и пятом этажами споткнулся о железную банку; с грохотом покатилась она, а потом неожиданно остановилась...
- Это я - Сергей. - говорил я, рывками приближаясь к источнику кашля. - Саша, ты?
За запястье меня обхватила мягкая ладошка - она была теплая и липкая, тогда я сразу понял, что это кровь - в воздухе пахло кровью; с каждым, сотрясающим его тело рывком, вырывались все новые и новые, пропитанные кровью порывы.
- Саша. - прошептал я, становясь перед ним, невидимым на колени. - Ты болен?.. Ну да, ясно, конечно, что болен... Так я и знал... Что же брат твой? Что же он нас не вызовет?.. Что же он тебя опять в темноту выставил?
Кашель прервался и раздалось шипенье - как в ночном кошмаре! Но я не отдернулся, я приблизился к источнику этого шипенья; пытаясь понять, то, что он хотел мне понять...
Мое ухо коснулось его теплых, липких губ и ворвался в меня жаркий вихрь, от которого испарина у меня на лбу выступила. С трудом мне удалось разобрать вот что:
- Не смейте... не смейте ничего говорить про моего брата... Он лучше вас всех вместе взятых... когда вы хотите помочь другим вы думаете только о благе для своей души... вы лицемеры... Я не куда отсюда не уйду... не уйду... слышите... Ваш мир холодный, и мне эта чернота милее ваших улиц... ваших лиц, которых так много... Я люблю своего брата... одного его люблю... Что вы доктор... Вы бабушку излечить не смогли, не сможете и меня...
"Не иначе, как от брата понабрался!"
- Вот что: Саша - твоя бабушка уже совсем старенькая была. Болезнь в запущенной форме, но и ее можно было спасти, если бы она только согласилась поехать в больницу...
- Лжете... все ваши пустые, успокаивающие слова... Если человек хочет жить, если он любит жизнь, он вырвется от любого недуга... А я не хочу становиться таким как вы, не хочу ступать в ваш мир; не хочу влюбляться и ходить под ручку по вашим суетным улицам, не хочу ходить по полям, зная, что тысячи, тысячи страдают... не хочу ваших квартир... не хочу вашего подлого уюта... пошли вы все со своим миром, со своими принципами, со всем, чем живете вы... Я уйду...
- Саша, ты говоришь не верно; ты во мраке сейчас... Это болезнь в тебе говорит... Но вспомни: ты, ведь сам рассказывал мне о весне, как вы с братом по полям, лесам...
- Но когда я вырасту, я стану все чувствовать все по иному, по вашему; или исстрадаюсь, как мой брат...
- А что он сейчас делает?
- Стихи пишет... У него уже много... много стихов написано. На него как найдет... он не останавливаясь... не исправляя их пишет... Как он страдает!.. Он всегда, беспрерывно страдает... Какой малейший звук из вашего подлого мира донесется, так он застонет, голову обхватит, по столу ей провозить начнет; понимаете вы?.. Я люблю его, я очень его люблю; и вам меня от него не увести...
- Так он тебя выставил?
- Ну, я на кухне сидел, кашлял, но он услышал; ему этот кашель - как игла каленая, но скоро он уже вернется, скоро он прощенья у меня молит станет, но ведь я его люблю! Я поцелую его!
- Ну вот, что: нам с ним предстоит серьезный разговор. Он с надрывом; но тебя то он куда тянет...
Сашка хотел что-то сказать, но зашелся кашлем, и оглушающие теплые капли ворвались мне в ухо.
- Сейчас, сейчас! - держась за теплую, покрытую коркой уже запекшейся крови руку, прошел до квартиры. Сашка все кашлял, а где-то на четвертом этаже покатилась железная банка.
Нащупал грязную кнопку, надавил - никаких звуков...
- Он.... - задыхался Сашка.
- Провод оборвал. - закончил я. - Ну хорошо, же! Хорошо; не откроет сейчас - дверь выломаю. Мне все равно; нам есть о чем поговорить...
Одной рукой я держал Сашу, так как боялся, что он вырвется, убежит в темноту, а я не хотел его отпускать - я поклялся, тогда, что исполню свой замысел: во-первых, серьезно поговорю с Николаем; а если вновь орать будет, так заткну ему рот; и второе - заберу с собой Сашу, отведу его в больницу - чего бы мне не стоило. Иначе, на моей совести будет смерть ребенка.
Стучать пришлось недолго; через минуту дверь медленно открылась и в бледно-розовом свете предстал, какой-то мертвец восставший из могилы, или жертва вампира; какое-то страшное, оплывшее лицо; глаза блистали из глубин черных провалов и, к счастью, я их почти не видел.
