Девушки вскочили, Люда успела сказать:
- Это же соседский. Сами звери и из пса зверя...
Дальше не успела она договорить: черный бульдог, зарычал яростно и бросился на котенка.
- Стой! - крикнула Каня и прыгнула ему на перерез.
Встала на защиту своего чада Моня, но бульдог, размахнувшись здоровенной своей лапой отбросил ее в сторону.
Вот он уже над котенком навис, раскрыл пасть свою, вот-вот перекусит его, как мышонка. А котенок замер, с интересом в эту пасть смотрел; не знал он еще, что это такое и пасть, и клыки ему столь же интересны были, как и ручеек.
- Прочь! - бульдог уже смыкал челюсти, как налетела на него Каня, в сторону его оттолкнула и вместе с ним, по земле пробуждающейся покатилась.
Бульдог, рыча, вцепился Кане в плечо, тут же белая Канина кофточка кровью пропиталась; однако, она не закричала, только пыталась высвободится.
Подбежала Люда; схватив пса за шею пыталась оттянуть его в сторону бесполезно - пес, как пиявка железная, в Канино плечо вцепился, все глубже в нее, с урчанием глухим вгрызался - вот и до кости дошел, заскрипела кость под его клыками.
Каня, не смотря на невиданную ранее боль, не кричала, не стонала даже - губу прикусила и пыталась оттолкнуть от себя это черное чудище.
И тут раздался похожий на разорванный кусок, чего-то жесткого, холодного, в уши вгрызающийся окрик:
- Эй ты, б..! Ты, че пса завалила! Че, за шею его ухватила? Эй ты, че, не слышала?! Чертыхан, ко мне!
Чертыхан, тут же выпустил Канино плечо и поджавши хвост бросился к своему хозяину.
Говорят, что между псом и хозяином его часто бывает сходство. Так вот: эта парочка изумительно подходила друг другу. У хозяина было массивное, накаченное жиром и мускулами тело; было лицо обвислое от жира, красное плотное; свороченный набок, плоский нос, лысая башка, со старой, полу стертой татуировкой. И сам он не говорил слава, а как бы выкрикивал их:
- Ты че его за шею ухватила?! Я тебя спрашиваю - тебе кто давал право Чертыхана хватать! Встать, когда с тобой разговаривают.
Люда и не думала подниматься: она целовала в лоб побледневшую, до крови губу закусившую Каню - никто бы не оторвал ее от сестрички. Каня сама легонько отстранила ее, огляделась - вот он котенок - целый и невреМиший, вылизанный уже Маркизой, ползет к хозяюшке свой - почуял таки, что беда приключилась, вот уткнулся ей мокрым носиком своим в окровавленную руку, лизнул язычком своим; заурчал нежно, как маленькое облачко.
- Эй, че не поняли меня?! - нервным голосом кричал "бульдог".
Каня осторожно подхватила котенка; прошептала на ухо Люде:
- Помоги-ка мне подняться, я ему сейчас все скажу...
- Не надо, может. Уйдет сейчас.
- Да нет, пусть услышит всю правду про себя. Он, ведь, не привык к критике - этот последний из людей.
И вот Каня поднялась перед этим мешком мускул и жира - стройная, с пылающими чистым, ясным светом глазами, с пропитанной насквозь кровью, разодранной у плеча кофточкой.
"Бульдог" несколько отшатнулся.
- Слушай ты, последний из людей! Нет, ты даже не человек, не животное - ты просто мразь! Я не злюсь на пса твоего, мне жалко его! Это ты, развратник, воспитал его таким. Привыкший к злобе, ко всякому зверству привыкший, ты и пса своего воспитывал таким же! Побоями, голодом, травлей; ты воспитал такую же скотину трепещущую перед кем-то обладающим властью; рвущим, от бессилия, тех кто физически тебя слабее - такую же подлую скотину, как и ты! Ну, что - твой пес набросился на моего котенка; теперь ты, жирдяй, на меня набросишься! Давай-давай, вон аж побагровел весь! Клыки так и скрепят!
"Бульдог" засопел:
- Я тебя... Я тебя... Да знаешь ли ты... - тут он разразился страшной руганью, от которой сразу и птицы замолкли, и как-то грязно, душно на поляне стало. Вот он, все больше распыляясь, отвесил бульдогу своему страшной силы пинок так, что зверь отскочил в сторону, завывая по земле покатился. Большой "бульдог", сыпля матом скрылся за деревьями.
И вновь птицы запели, солнечный свет, в ручейках отражаясь, смыл злобу с полянки. Только теперь Каня позволила себе застонать негромко...
Люда, которая, кстати, училась на медсестру, осмотрела ее рану, приговаривая с жалостью и испугом:
- Разворотил то как... Сухожилия разодраны... Так, но вены не повреждены. Каненька, пойдем поскорее домой, надо рану твою обработать.
- Да, конечно... уххх... Ты меня за одну руку подхвати, ну а в другой я котеночка понесу. Иди-иди сюда, маленький... Уххх... Что, напугали тебя? Ну, ничего все обошлось - в следующий раз аккуратнее будем. Точно он тебя не повредил?
Котенок замурлыкал в ее теплой, мягкой ручке.
* * *
Накануне, в течении целого дня и большей части ночи он писал для НЕЕ поэму. Весь дом уже спал, а он все сидел и писал; голова раскалывалась от жара, от ударов сердечных, страшно хотелось спать, но он ходил в ванную, включал холодную воду, голову в нее опускал; вновь в комнату свою возвращался и писал - писал страницу за страницей, перечитывал написанное и повторял, когда совсем уж тягостно становилось: "Сегодня же покажу я ей эту, за один день написанную поэму. Ведь, только увидит ее - сразу все поймет... Не знаю, может в тех, давнишних стихах, не ясно было сказано, но тут уж ясно перед ней выражу чувства; здесь уж все она поймет и ответит, либо - "Да", либо - "Нет".
И вот утром, дрожащий от слабости, он едва смог подняться с кровати; бледные, с синяками под глазами, до института добрался - в напряженном, мучительном выжидании уселся за парту свою; не известно, как дотянул до последний лекции, но она так и не появилась...
Накануне, в воскресенье, когда он поэму начал писать, Каня сражалась с "бульдогом", а ночью, когда он в жару поэму писал, она прибывала в настоящем жару, и приглашенный доктор заявил, что Каню придется, возможно, отправить в больницу...
Ничего этого Миша не знал, так как и дозвонится Кане из-за дальности не мог, да и не пытался дозвонится - стеснялся; считал, что звонками своими только неприятно ей сделает. Но он, видя, что нет ее, погрузился в страшную депрессию, даже и лектор заметил это, спросил у Мише про самочувствие, предложил идти домой.
Миша остался до последнего звонка; он, все ожидал ее, смотрел в окно, молил страстно, неведомо у кого, чтобы появилась она, размышлял вспоминает ли она его, перечитывает ли его стихи, помнит ли те немногие слова, что он ей сказал (ничего существенного он ей, кстати, не говорил).
