Теперь девочка подняла голову и обнаружила, что свеча давно уже затухла, что в комнате почти совершенная, непроглядная темень - взгляд метнула на окно, и увидела, что это старое, залепленное грязью стекло выгибается под страшным напором стихии, и вот-вот лопнет - с той стороны слышались стонущие заклятья, некая бесформенная тень носилась там. И тогда девочка бросилась к двери, из под которой выбивалась полоска бледного, зеленоватого света никогда прежде не доводилось девочке выходить за пределы их комнаты - мать никогда не брала ее, а она и не хотела - тот неведомый мир представлялся ей ужасным, и она знала, что ничего кроме боли он ей не принесет. И вот теперь она жаждала вырваться в тот "ужасный" мир, лишь бы только ускользнуть от тени, которая нависла за окном. Она из всех сил дергала ручку (но что, право, за силы у маленькой девочки?), она стучала кулачками, и наконец закричала. Никогда прежде она не кричала, и плакала всегда безмолвно, но вот теперь, слыша как нарастает треск и яростный стон за спиною - закричала пронзительным, жалобным голосом - она звала на помощь, и вкладывала в этот крик все свои силы.
И ответ пришел! С той стороны двери раздались тяжелые шаги, и не успела девочка опомниться, как дверь вдруг распахнулась, и на пороге предстал карлик Сроби, который едва доходил девочки до пояса - он тут же схватил ее своей могучей рукою и выволок в коридор, другой же рукой он захлопнул дверь. В комнате раздался треск выбитого стекла, и что-то с силой от которой дрожали окружающие стены, стало биться с той стороны об дверь. Карлик стоял, упершись в нее рукою, но не рукою удерживал, а заклятьем. Наконец - дверь отпустил, девочку же подхватил обеими руками, и понес по коридору. Позади вздрагивала дверь, слышались вопли и стенания неведомой стихии, впереди была неведомая жизнь - девочка вновь почувствовала головокружение, вновь стала проваливаться в забытье. Но Сроби чувствовал, что ей нельзя погружаться в грезы, что, если это произойдет, то и его волшебство уже не сможет вернуть ее душу, и потому он поддерживал в ней жизнь - не яркую, но только слегка подбрасывал в сердце маленьких веточек, чтобы хоть тлело - и девочка видела то, что вовсе и не хотела видеть, отчего все новые и новые слезы катились по ее щекам; видела бесконечные переходы, лестницы, туннели; тянущиеся куда-то вдаль коридоры, с сотнями а то и тысячами дверей - неслись какие-то приглушенные, болезненные стоны, что-то скрипело, трещало, ломалось... Потом долго-долго опускались они вниз на дребезжащей, черной платформе, и вокруг приносились призраки, и все полнилось их жалобными стенаниями.
Затем они вышли в город - впервые вдохнула девочка не стесненный комнатными стенами воздух, и тут же закашлялась - воздух был нестерпимо морозным - снежная круговерть так и неслась, так и выла со всех сторон порывы ветра были настолько сильны, что, если бы карлик не держал ее, то девочка улетела бы как одна из снежинок (а она была настолько худой, что почти ничего и не весила).
Карлик проворно спустился по ступеням, и оказалось, что там их поджидает черная, запряженная черными громадными крысами карета. Кучером тоже была крыса, в черном аккуратном костюме, в цилиндре, и с кнутом в лапах. Карета была просторной для карлика. но девочке пришлось согнуться в три погибели, чтобы уместится там - спиной она упиралась в потолок, и тот трещал, грозил разорваться. Как только карлик захлопнул дверцу, кучер-крыса взмахнул кнутом и погнал, погнал своих сородичей по заснеженным, пустынным, темным улицам, которые вопили ветром, по которым носились призрачные тени.
Ну, а потом девочка оказалась в доме карлика, и он сразу же повел ее в наполненный кровавым светом подвал, где было множество черных крыс. Сохраняя безмолвие, он повелел им приготовить еду, но не такую как для Михаила и Унти, а вполне нормальную, и когда девочка наелось, то, по прежнему довольствуясь одними жестами, протянул к ней золотистые спицы, повелел ткать - и что же оставалось девочке, как не подчиниться ему?.. Она и начала ткать. Она и сама не знала, откуда в голове ее рождаются эти чудесные образы весенние, пробуждающиеся леса, ветви обласканные солнечными лучами, перелетающие среди них, радующиеся жизни птицы; поля на которых восходят нежные подснежники и многие иные цветы; реки широкие, могучие, над которыми лебедями белеют святые города; вдали - горы могучие, горы прекрасные, горы величественные вздымаются снежными вершинами к самому небу лазурному, где и облака, где и солнце, и звезды - все, все что было прекрасного в природе выходило из под ее спиц, а ведь она никогда ничего этого не видела, даже и не слышала...
Потом у нее было много-много времени на размышления, и она поняла, что карлик когда-то давно, каким-то образом (должно быть, колдовством) - узнал об этом ее даре, потому и пришел, когда она закричала. Она поняла, что ему нужно это полотно, чтобы вырваться из этого мрачного города. Не знала она весьма сомневалась, что он, такой жестокий, черствый, каменный, мог бы расчувствоваться от красот звездного неба, радугой любоваться - скорее, ради каких-то материальных выгод стремился туда, ради ли каменьев, ради ли еды так или иначе он всегда торопил девушку, ибо полотно должно было получить завершение. Шло время - день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Точнее, единственным отличием дня от ночи было то, что на ночь (а она, по хотению карлика, была очень непродолжительной) - кровавые шары со светляками затухали, и в наступающей темени она погружалась в забытье, так как очень уставала за этот долгий-долгий день. Она все ткала и ткала, а карлик время от времени приводил то детей, то взрослых людей - все они были молчаливыми и бледными, похожими больше на призраков чем на живых людей; тогда карлик взмахивал маленькой своей ручкой, а крысы облачались в поварские одежды, начинали готовить для пленников питье. Девочка пыталась предупредить их, что пить нельзя, однако, карлик в очередной раз взмахивал своей ручкой, и пленники теряли остатки своей воли - выпивали, и вскоре превращались в крыс...
Шло время. Очень-очень много времени прошло - уже огромное полотно соткала девочка, и благо, что нити живые, ее мечты воплощающие, сами лились с окончания золотистых игл, и что полотно было тонким-тонким - иначе бы эта пряжа заполнила бы уже весь подвал. Так была лишь аккуратно сложенная стопка, с полметра высотою, однако - она знала, что, ежели развернуть это полотно, то оно займет не только весь подвал, не только весь подвал, но и вообще весь город...
