То ли от неожиданности, то ли Ленка все-таки была еще ребенком, и ее можно было испугать, но она растерялась. Никогда она такой мать не видела - и ростом выше, и голосом тверже, а главное - мать защищала то, что, на взгляд Ленки, цены не имело. Но раз защищала, да еще так упорно, значит, было там что-то, что надо защищать… Не ахти какая мысль, но в голову Ленки она пробилась.

– Если есть на свете место, где тебя примут любую - наглую, глупую, беспардонную, - то это твой дом. И надо быть полным, клиническим идиотом, чтоб его ломать. И ради чего? Ради машины! А я ведь думала, что ты не дура…

Анна Антоновна хлопнула дверью и ушла в кухню. Ленка осталась переваривать материны слова, и вот в этот самый момент вернулся домой Алексей Николаевич, лег под свои орудия мужской доблести, почувствовал наконец себя спокойно и решил, что это спокойствие стоит машины. Он стал перебирать, у кого занять деньги, еще не зная, что проблема эта уже перестала быть актуальной.

Утром он надел рубашку, выстиранную Анной, нашел в кармане свежий носовой платок, и чай ему подали, какой подавали обычно, крепко заваренный, в большой керамической кружке.

– Тут мне Ленка вчера, - сказал он чуть смущенно, - выдвинула одно условие…

– Я знаю, - ответила Анна. - Глупости все это? Где ты найдешь деньги на машину? Они же так подорожали… Она ляпнула и не подумала… Леша! - Анна говорила очень спокойно, даже ласково. - Не бери себе в голову всякие условия. Их нет. Если тебе невмоготу с нами - уходи. Я же не держу тебя. Разве ты не понимаешь, что это просто честно - уйти, и все?

– Это, наверное, «е очень убедительно, - ответил Алексей Николаевич, - но мне, поверь, Анюта, нужны эти стены… Я к ним прирос.

– А если я тебе скажу, что они мне нужны тоже? Ты вспомни, какая это была квартира и сколько битого стекла я вогнала своими руками в щели - от крыс…

– Что ж, тебе крысы дороги? - неловко пошутил Алексей Николаевич.

– Ну, считай, что крысы… Алексей! Ты свободный человек и можешь уходить на все четыре стороны. Это же, - Анна развела руками, - не только твое. Это и мое, и Ленкино, и Ленкиных будущих детей.

– То, что я тебе предлагаю, - хорошо, - продолжал мирно Алексей Николаевич. - Квартира - конфетка…

– Чего ж ты сам? - Анна почти восхищалась собой, что так ловко и правильно ведет игру, и даже жалела его, дурочка, который так открыт, подставлен, что хочешь с ним делай…

– Понимаешь… Это квартира ее мужа… Все его руками… Мне там тяжело.

Еще бы!

– А мне в квартире чужого мужа будет легко?

– А ты сделаешь ремонт!

– А ты? Почему ты не сделаешь ремонт? - Анна встала с чашкой и засмеялась, глядя на него, но не зло, а насмешливо, и он почувствовал себя побитым, потому что как ни анализируй ситуацию, а она, Анна, права тысячу раз. И это так очевидно, что даже сердиться на нее нельзя. И тогда он сказал то, что не должен был говорить:

– Ты забываешь, что квартиру давали мне и моей матери.

– С этого мы уже начинали, - ответила Анна. - Ты стареешь, глупеешь с этой женщиной, ты становишься смешным.

И она вышла из кухни. Он остался сидеть над чашкой. Болела, ныла спина, видно, неудобно он сидел, хотелось вернуться в кабинет и лечь, но надо было торопиться на работу, и в передней они столкнулись с Анной, натягивая плащи. Потом она переобувалась и машинально ухватилась за его руку, и он вдруг почувствовал острое раздражение против нее.

– Как ты не понимаешь, что вместе мы уже не сможем! - сказал он ей.

– Уходи же, уходи! - ответила она, но было неясно, торопит ли она его на работу, или согласна на развод.

Было у Анны необъяснимое ощущение: еще чуть-чуть, и вся эта история кончится. И она благодарила бога, что ни с кем в школе о своих домашних делах не делилась. Намекнула подруге, учительнице черчения, что, мол, не принесла им квартира счастья, вроде бы хуже стали жить, на что та ответила, что в семейной жизни вообще нет понятия «хорошо», а есть понятие «терпимо», и что теперь, когда половина мужиков - пьющие, никто ее, Анну, не поймет, так как все знают: Алексей рюмку, две - не больше. И не бабник. «Не бабник же?» - строго переспросила подруга, глядя Анне прямо в глаза.

– Да господь с тобой! - ответила Анна. И не солгала.

То, что у него с этой корректоршей, идет по другому ведомству. Его заарканили. Отличие женщин от мужчин, может, даже главное отличие, в том и состоит, что мужчины арканятся с превеликим удовольствием. Это женщина и сопротивляется, и комплексует, и убегает рысью, прытью, галопом, эти же идут прямо, на первое: «Куть! Куть! Куть!»

Вот его позвали, он и пошел. И если бы у нас было принято, как в Европе, иметь параллельные связи и ей, и ему, то ничего бы не было вообще. Но мы же Россия! У нас всегда все остро, будь то общественная жизнь, будь личная. Все на пределе, все на нерве.

Анна пожалела, немного правда, ведь и ее бы это коснулось, о том времени, когда за такие вещи запросто могли выгнать из партии. Это, конечно, крайность, но что-то в ней было. Какая-то узда для безвольных и бесхарактерных, как Алексей. Теперь все не так. Она это поняла, когда сходила в райком: инструкторша возненавидела ее именно за то, что пришла по такому поводу. Европейский стиль работы! Ну и пожалуйста! Она сама все сделает. И в первую очередь она покроет клеенкой - видела красивую такую в желто-синих квадратах, а каждый квадрат в коричевой двойной рамке - так вот она оклеет такой клеенкой в кухне пол.

Пусть он видит, что Анна не собирается двигаться с места. И палас большой закажет на дощатые полы, той самой родительнице. И чем лучше у них будет в квартире, тем труднее ему будет уйти. Он ведь прав - он прирос к стенам. Интересно, а если бы это случилось, когда они жили в той, двухкомнатной квартире? Держался бы он за нее мертво? Но странно даже вообразить, что такое могло быть там .

Во-первых, свекровь. У, какая у нее была свекровь!

Из первых комсомолок. Она бы не чикалась, она бы все поставила на свои места сразу. Мысль же - хорошо бы, мол, оказаться сейчас в той двухкомнатной квартире, но без всех ее нынешних проблем - в мозгу почему-то не задержалась. И Анна заметила это и несколько удивилась, но тут же, разобравшись в этом странном на первый взгляд феномене, сделала вывод: Алексеева история преходяща, как бы она ни кончилась, а хорошая квартира вечна. Не вообще, конечно, вечна, а для одной хотя бы человеческой жизни.