Следствие утверждает, что мы клеветали, говоря о положении евреев в СССР. Я просил приобщить к делу справки о том, сколько в СССР школ, где преподается иврит (ни одной!); сколько книг на этом языке выпущено с конца двадцатых годов (ни одной, не считая нескольких антисионистских брошюр); издавалась ли на иврите Тора (ни разу!); может ли человек, желающий преподавать еврейский язык, зарегистрироваться в качестве частного учителя, платить налоги и избежать тем самым уголовного преследования за незаконную деятельность (нет!); преподается ли идиш в школах Еврейской автономной области (ни в одной!); была ли издана хотя бы одна книга на русском языке по еврейской истории или культуре (нет!). В доказательство тому, что в СССР проводится антисемитская кампания, я просил приобщить к делу книгу В.Бегуна "Ползучая контрреволюция", изданную в СССР совсем недавно, а также шедевр черносотенного творчества начала двадцатого века "Протоколы сионских мудрецов" - с тем, чтобы продемонстрировать духовное родство двух этих произведений.

Я ходатайствовал об очных ставках с Адамским и Петуховым; требовал, чтобы на суде получили возможность выступить в качестве свидетелей те, кого мы защищали от преследований. "Так, например, - писал я, - в заявлении Хельсинкской группы о положении в тюрьмах и лагерях приводятся фамилии около ста заключенных, готовых дать показания, однако ни один из них не был допрошен".

Для того, чтобы доказать открытый характер нашей деятельности по составлению списков отказников, я потребовал приобщить к делу те из них, которые мы посылали в советские официальные инстанции задолго до осени семьдесят шестого года, когда мы якобы получили из-за рубежа соответствующее задание ЦРУ.

Но как опровергнуть заключение экспертизы о том, что списки содержат секретную информацию? Я обратил внимание адресата на туманность формулировки, гласящей, что они "в совокупности и в целом" составляют государственную тайну, и потребовал поставить перед экспертами следующий вопрос: означает ли это, что в каждом отдельном случае секретности нет, а во всем списке она присутствует? Если да, то я хочу видеть официальную инструкцию, объясняющую такой парадокс. Если же нет, то пусть эксперты приведут хотя бы один пример подобной информации, содержащейся в списках отказников, и я попрошу очную ставку с тем, от кого ее получил, чтобы выяснить, как она могла оказаться в заполненной им анкете. Тут расчет был прост: если КГБ включил в наши списки какие-то секретные сведения, чего я без Дины установить не мог, это выяснится в ходе очной ставки.

В начале июня ходатайство было подано и через неделю отклонено по всем до единого пунктам. Дело ушло в суд. Мне оставалось лишь ждать, готовить себя к предстоящему и развлекаться игрой в шахматы с сокамерником. Он у меня теперь был новый.

* * *

В феврале здоровье Тимофеева резко ухудшилось. Переживания последних лет не прошли бесследно, и с ним случился микроинфаркт, после чего его забрали в тюремную больницу.

Недолго побыл я один в камере: уже в марте у меня появился новый сосед и опять из советской элиты - бывший помощник министра автомобильной промышленности СССР, атлетического сложения брюнет лет сорока, придавленный, но, в отличие от Тимофеева, еще не сломленный судьбой.

- Леонид Иосифович Колосарь, - представился он. - Жертва клеветы и махинаций в высшем аппарате министерства и в Прокуратуре СССР.

- Статья шестьдесят четвертая. Сионист, - кратко отрекомендовался я.

Замешательство его было недолгим.

- Ну, то, что вы еврей, понятно сразу, а вот сионистов я себе представлял иначе. Неужели против советской власти боролись? - и тут же поспешно добавил традиционное: - Я сам украинец, но у меня много друзей-евреев.

- Якщо вы бажаетэ, то можэтэ розмовляты зи мною украиньскою мовою, -предложил я, перейдя на его родной язык.

Это оказалось решающим шагом к нашему сближению. Как признался мне впоследствии новый сосед, за десятилетия жизни в Москве он ни по чему так не соскучился, как по языку своего народа. Родом Колосарь оказался из Полтавы, один из предков его был кем-то вроде министра иностранных дел в Запорожской Сечи, и сим обстоятельством Леонид Иосифович очень гордился. Образование, однако, этот украинский казак поехал получать в Москву. Общественная работа, спорт, инженерная карьера... Однажды министр автомобильной промышленности, тоже украинец, обратил внимание на способного земляка и взял его себе в помощники.

Из рассказов моего сокамерника о своей работе меня особенно заинтересовали те, которые описывали атмосферу рабского трепета перед начальством, царившую на самых верхах советской чиновничьей пирамиды. Должен, к примеру, его грозный шеф, привыкший разносить директоров крупнейших заводов как нашкодивших мальчишек, поговорить с председателем Совета Министров Косыгиным - и не о чем-нибудь неприятном, не дай Бог, просто отчитаться по какой-то работе. Колосарь заранее готовит все необходимое: деловые бумаги, напитки, лекарства. В назначенное время помощник министра набирает номер.

- Косыгин на проводе.

Министр берет трубку, встает по стойке "смирно" и докладывает. Если разговор завершается благополучно, то он отделывается легким сердцебиением, принимает валидол и четверть часа отдыхает, лежа на диване. Если же товарищ Косыгин чем-то недоволен, то министра срочно приходится увозить домой с сердечным приступом. Случалось вызывать и скорую. В конце концов дело кончилось-таки инфарктом.

Колосарь вспоминал о своем шефе с юмором, но не без теплоты: помощник министра - почти член его семьи. Леонид Иосифович, например, не только бумаги для босса готовил, но и семейные дела устраивал, в частности, снимал ресторан для свадьбы дочери министра, получал для него в спецраспределителе дефицитные товары.

Я, конечно, и раньше знал о существовании распределителей. Однако только из рассказов моего соседа понял, насколько разветвлена и детально продумана иерархическая система содержания власть имущих. Министр, являющийся членом Политбюро, министр - член ЦК, замминистра, начальник главка - у каждого из них разный тип распределителя. Чем выше поднялся ты по служебной лестнице, тем ближе подошел к коммунизму: выбор товаров стал больше, а цены на них - дешевле. И все другие льготы расписаны строго по рангу: министр, скажем, имеет особый абонемент, по которому всегда может получить два билета на любой спектакль в любой театр; замминистра - то же самое, но, если не ошибаюсь, только раз в неделю; начальник главка - два раза в месяц - и так далее по убывающей. Причем люди эти в театры, как правило, не ходят, но льготы свои весьма ценят. Если даже тебя понижают в должности, но в рамках тех же льгот - это еще полбеды, но опуститься до распределителя более низкого ранга - это уже настоящая трагедия: подняться до прежнего уровня будет очень трудно.

Колосарь рассказал мне, как однажды спросил своего шефа, замученного разнообразными недугами: .

- Почему бы вам в вашем возрасте не выйти на пенсию?

Министр совершенно серьезно ответил ему:

- Если я скончаюсь на своем посту, то поминки будут в Центральном Доме Советской Армии, некролог - в "Известиях" за подписями всего Политбюро, а похоронят меня на Новодевичьем кладбище. Если же я умру пенсионером, то поминки будут в ресторане, некролог - в отраслевой газете и подпишет его новый министр, а похоронят на Ваганьковском.

Ну, а что думали о капитализме эти небожители, так охотно приобретавшие западные товары и так безуспешно пытавшиеся поднять советскую экономику до уровня мировых стандартов? Колосарь вспоминал, как несколько раз в обстановке, исключающей всякую возможность лицемерия, шеф говорил ему:

- Да, тяжело, конечно, с нашим народом работать, но все-таки как хорошо, что мы живем не при капитализме и никто никого не эксплуатирует!

Что это - неосознанный страх перед свободным миром, где ему непросто было бы сохранить свои льготы, или искренняя преданность "идеалам коммунизма"? Мой сосед, относившийся к частной инициативе с большим уважением и, судя по всему, из-за этого и оказавшийся в тюрьме, разделял, как ни странно, мнение министра: