О каких данных идет речь, оставалось пока неясным, но содержание одной из характеристик было куда более конкретным. Это был материал на Роберта Тота. Его подготовили не осенью семьдесят седьмого, как на остальных, - на нем стояла гораздо более ранняя дата: одиннадцатое марта. То есть характеристика была составлена за четыре дня до моего ареста и в день официального начала дела.

Она гласила: "Роберт Ч.Тот, 1938 года рождения, еврей венгерского происхождения (Боб был не единственным неевреем, "обращенным" КГБ в иудаизм, - и он, и Шиплер, и Френдли, и Крымски, и Капутто должны были иллюстрировать сионистский характер антисоветского заговора). Получил дипломы таких-то университетов по таким-то специальностям. В 1948 году служил в армии. Был корреспондентом "Лос Анджелес Таймс" в Лондоне и Вашингтоне, а также в Москве, куда приезжал во время визитов Никсона в СССР в 1972-м и 1974-м годах. Постоянно работает в СССР в качестве корреспондента этой газеты с августа 1974 года. Владеет методом визуальной разведки. ("Что это такое?" - спросил я Солонченко. "А это вам надо было у своего приятеля узнать".) "Постоянно проявляет интерес к местам, закрытым для иностранцев. Осведомлен в вопросах оборонного и экономического характера. Проводит опросы советских граждан по закрытой тематике. В этих преступных контактах Тоту особую помощь оказывает гражданин СССР Щаранский А. Б. Компетентные органы располагают инструктивным письмом Тоту от руководства РУМО США, где в частности говорится, что руководитель РУМО генерал Вильяме на оперативных совещаниях рекомендует своим сотрудникам обратить особое внимание на материалы Роберта Тота. Из письма также следует, что у Тота были встречи с командующим объединенными вооруженными силами НАТО генералом Хейгом и что очередные такие встречи должны состояться в будущем".

Тут же оглашается справка КГБ о том, кто такой Хейг и что такое НАТО.

- Как видите, ниточка тянется от вас к командованию НАТО. На юридическом языке это называется шпионажем.

Да, это уже любопытно. Я еще раз перечитал характеристику на Тота, вспомнил, что с Хейгом Боб хорошо знаком по работе: когда он был корреспондентом своей газеты в Вашингтоне, то часто посещал Белый дом, где Хейг возглавлял штат президента Никсона. А что это еще за РУМО? О такой организации я вообще слышал впервые. В характеристике, впрочем, сказано весьма неопределенно, о каких материалах Тота идет речь. Об отчетах в РУМО? Тогда он, должно быть, действительно шпион. А может, имеются в виду просто-напросто его статьи, которые безусловно заслуживают внимания специалистов по СССР? Я сказал себе: если бы речь шла о чем-то большем, чем статьи, они бы наверняка объяснили, что имеют в виду. А главное - меня-то в чем КГБ может обвинить? Какие материалы я передавал для Хейга?

Ответ не заставил себя ждать: мне предъявили краткий список отказников с указанием мест их работы. Это один из документов, "найденных" Захаровым. Я стал внимательно изучать его. Вроде бы здесь приведены те самые примеры, которые Боб использовал для своей статьи. Или нет? Их для него подбирала Дина, но отпечатала ли она этот список на машинке, я не помню. А может, это вообще липа - фальшивка КГБ, куда включены какие-то действительно секретные сведения?

Тут до меня, наконец, дошло, что я снова иду у них на поводу, путаясь в предположениях и играя в угадайку. Не было в наших списках никаких секретов!

Так я и заявил следователю в ответ на его вопрос, знаком ли мне этот документ. И тут последовал решающий удар: мне прочли заключение экспертной комиссии, гласящее, что в наших списках отказников "содержатся сведения о дислокации и ведомственной принадлежности ряда предприятий оборонных отраслей промышленности, об их режимах секретности, о иных предприятиях, связанных с оборонными объектами, что в совокупности является государственными секретами и в целом составляет государственную тайну Советского Союза".

"В совокупности является.., в целом составляет..." - формулировки малоубедительные. Что ж, если суд будет открытым, постараюсь эту демагогию опровергнуть.

И все же я чувствовал себя подавленным - сам не знаю почему, ведь в конце концов ничего нового не произошло. КГБ лишь оформил на юридическом языке те обвинения, которые выдвинул в самом начале, почти год назад. Однако читать все эти скрепленные подписями и печатями бумаги, в которых говорилось о сведениях, составляющих государственную тайну, о шпионаже в пользу НАТО и загадочного РУМО, было жутковато.

Пугала меня, как я теперь понимаю, та простота и легкость, с которой было состряпано обвинение. Все одиннадцать месяцев следствия я подсознательно ожидал, что вот-вот всплывет на поверхность какой-то айсберг и выяснится, что я стал жертвой провокации КГБ, впутавшего меня в настоящую шпионскую историю в духе дешевых советских детективов. И вот - шпионская деятельность налицо, а никакого айсберга не существует. Конечно, есть какие-то неясности с захаровскими находками, непонятные детали в характеристике на Тота - но ведь основной-то упор следствие делает на наши списки отказников, которые мы составляли и распространяли совершенно открыто! Где же тайная деятельность, которой занимается всякий нормальный шпион?

Тут на помощь КГБ приходит, естественно, Липавский, который показывает, что вся наша работа по сбору информации об отказниках велась в строгом секрете.

- А как же со списками, которые я лично передавал в ЦК КПСС, министру внутренних дел, самому Брежневу через американских сенаторов? - спросил я Солонченко.

- Ничего этого не было. Это вы придумали уже на следствии.

Его замечание сразу расставило все по своим местам: следователь в очередной раз напомнил мне, с кем я имею дело, снова показал, что бессмысленно апеллировать к их здравому смыслу. Логики для КГБ не существует. Они создают свою "реальность", а мне надо жить в своей. Я сразу успокоился и уже без особых эмоций продолжал слушать.

К тандему наконец-то присоединились новые осведомители: Игольников из Минска, Раслин из Киева, Рябский из Москвы.

Первого из них я по его показаниям вспомнил, хотя и с трудом: когда мы с Натанчиком Малкиным были в Минске, Игольников вез нас в своей машине к отказнику полковнику Ефиму Давидовичу. С нами ехал еще один минский полковник, активист алии Лев Овсищер. Сейчас мне зачитывают наш разговор с ним в пересказе Игольникова. Ничего конкретного: Овсищер сообщил Щаранскому клеветническую информацию, Щаранский заверил, что у него есть каналы для передачи ее на Запад, - и тому подобное.

С Раслиным я вообще не знаком, хотя он, в отличие от Игольникова, был довольно известным в Киеве отказником. Киевские активисты давно уже подозревали Раслина в том, что он стукач, а за несколько месяцев до моего ареста это подозрение сменилось уверенностью. Так что его появление среди свидетелей обвинения меня не удивило. Главным в показаниях этого человека было следующее утверждение: "Со слов ряда киевских отказников (тут перечислялись фамилии) мне известно, что они регулярно передавали через Щаранского и Браиловского враждебную или секретную информацию в американское посольство". И опять - никаких конкретных фактов.

Наконец, третий свидетель - Валерий Рябский. Его имя я слышал впервые. Тем не менее уже в самом начале он назвал своими близкими знакомыми десятка два евреев - отказников и диссидентов, - в том числе и меня. Далее следовало длинное, на несколько страниц, "разоблачение деятельности сионистов". Можно было подумать, что все это он переписал из газетной передовицы или антисионистской брошюры. В заключение был сделан такой вывод: "В итоге я убедился, что главной целью преступной деятельности Щаранского и его сообщников является борьба с существующим в СССР строем, инспирируемая и финансируемая империалистическими государствами, а также сотрудничающими с ними международными сионистскими организациями через посольство США в Москве, заезжих эмиссаров и иностранных корреспондентов, на явную связь которых со спецслужбами США указывает круг проявляемых ими интересов и характер интересующих их вопросов".