Сарацин смотрел, как Моргана выворачивает наизнанку возле источника мудрости. Наконец, умывшись, Морган Мэган пробормотал:
– В таком-то состоянии я и сотворил этих Болотных Мороков, будь они неладны... – Ты говоришь о вчерашнем малыше? Морган поднял голову и посмотрел на сарацина, подчеркнутое безразличие которого начинало уже раздражать Демиурга.
– О нем. Но почему ты называешь его «малышом»? Он старше тебя лет на четыреста.
– Он маленький, – сказал Алькасар. – Он слабый.
– Зато зловредный. Зря ты за него заступился. Ты рисковал лишиться моей милости, Алькасар.
Сарацин пожал плечами.
– Это неважно, – отозвался он. – Зачем мне твои милости, Морган Мэган?
– О-ох, – простонал Морган, снова хватаясь за горло. – Зачем я столько пил?
– Это совесть бунтует, – сказал Алькасар. – Тебе не хочется убивать свой мир. Тебе хочется его спасти.
– Заткнись, – хрипел Морган. У него не хватило сил даже на то, чтобы сжать кулак, и он тихо захныкал от слабости. – Уйди с глаз, рябая морда. Ненавижу вас всех. Со всех сторон смотрят... глаза, глаза, глаза...
Он застонал и сжал голову ладонями. Алькасар покусал нижнюю губу, как будто обдумывал что-то. Он стоял над поверженным Демиургом и пытался понять, какое чувство зарождается сейчас у него в душе. Одно мгновение он был близок к тому, чтобы вонзить в беззащитно открытую спину нож и на том покончить с этой чудовищной историей. Но внезапно странное сияние между деревьев привлекло его внимание. Алькасар поднял голову, присмотрелся – и вдруг закричал от страха.
Морган подскочил:
– Что с тобой? Почему ты орешь?
Алькасар зажал рот ладонями, но и поверх ладоней смотрели насмерть испуганные черные глаза, в которых не осталось ни искры разума. Это был взгляд затравленного животного.
Морган огляделся, но ничего подозрительного не заметил. Ни чудовищ, ни великанов. Говорили что-то про огнедышащего дракона, которого сманили на свою сторону мятежники, но и этого чудовища поблизости не наблюдалось. Морган пожал плечами и думал уже обругать сарацина, как вдруг и он заметил сияние среди серебряных стволов.
Там клубился свет. Пестрые нити, окрашенные в чистые, прозрачные цвета, сплетались и расплетались, как будто катился клубок, свитый из солнечных лучей. И этот клубок света приближался. Шаг за шагом, толчок за толчком рос он, становился все больше, все ярче, все светлее. Вот уже стала заметна фигура женщины, ступающей в центре этой сферы. Можно было разобрать, что свет окутывает ее, точно плащом, что от каждого се движения взлетают и опадают световые полосы. Она остановилась неподалеку и развела в стороны руки. И в тот же миг свет как будто собрался между ее рук, поднялся над головой, и нити, прежде запутанные, расправились, превращаясь в Радугу.
На эту-то Радугу и смотрел Алькасар глазами, полными ужаса.
Но женщина не замечала его. Неподвижный взгляд ее остановился на Мэгане.
– Морган, – тихо проговорила она, и волны грусти и покоя окутали бродячего мага. – Морган Мэган...
Искаженное злостью лицо Моргана дрогнуло и смягчилось.
– Кто ты? – спросил он шепотом, и ответила:
– Я не помню своего имени. Я голос, богам. Я любовь и справедливость.
– Здравствуй, Фейдельм Прекрасная, – громко произнес Морган. – Так, кажется, назвали тебя в этом мире дети великой реки Адунн?
– Ты Морган Мэган, – сказала девушка. – Ты умрешь. Так решил Народ великой реки Адунн.
– Вы что, все в сговоре с моей матерью? – возмутился Демиург. – Это она подослала тебя?
– Твоя мать не знает. Твоя мать не согласилась бы убить тебя, Морган Мэган. Это мое решение.
Морган отступил на несколько шагов. Он хорошо знал, что там, в Шервудшире, эта девушка была обыкновенным человеком – дакини, как здесь говорят. И когда он открыл для нее ворота Радуги и когда дал ей часть своей Силы – и тогда он знал, что она всего лишь человек. Но теперь он не был в этом уверен. Слишком хорошо сжилась она со своей ролью. Слишком уж послушна была ей Сила Радуги. Моргана бросило в холодный пот. Что, если каждое из его творений обрело самостоятельную жизнь? Полностью самостоятельную? От него не зависящую? «Слишком много нужно еще узнать о космогонии и эсхатологии», – подумал Морган и дал себе твердое слово: бросить пить и закончить университет в Гейдельберге.
– Убирайся, – выговорил Морган Мэган немеющими губами.
– Я знаю, кто ты. Ты не богиня.
– Я не богиня, – согласилась девушка. – Мое старое имя Дианора. Так мне сказали. Я не помню. Ты помнишь?
– Да, – кивнул Морган. – Я помню. Ты Дианора, и я спас тебе жизнь. Хорошо бы ты не забыла и об этом.
– Буду помнить. Но это неважно. Ты умрешь, Морган Мэган.
– Ведьма! – крикнул Морган, чувствуя, что его одолевает страх. Он подскочил к девушке, чтобы схватить ее за плечи, и отдернул руку – его обожгло.
Радуга засияла ярче, и вот уже языки разноцветного пламени лижут тонкую фигурку в золотистом одеянии. Белый мех на ее плечах раскалился и начал мерцать красным светом. Потом по нему побежали фиолетовые, желтые, синие волны.
Алькасар, который все это время пытался побороть страх, услышал из всего этого диалога только одно: имя Дианоры. Он с трудом поднялся на ноги. Имя прозвучало снова, на этот раз из уст самой девушки.
И когда пламя охватило ее, он закричал: «Дианора!» – и бросился к ней. В этот миг ему уже не было страшно. Он знал, что скоро ему предстоит умереть, если он не оставит Моргана. И если Алькасару суждено погибнуть в огне, то пусть будет так. Может быть, он успеет увидеть ту женщину, которую, как говорил Хелот, он любил в своей прошлой жизни.
Но он не погиб. В кольце пылающей Радуги царила приятная прохлада. И еще одно странное ощущение удивило его: безопасность. Пока между девушкой и остальным миром горело это кольцо, никто не мог причинить ей вреда. Более того, если смотреть на мир сквозь горящую Радугу, то ни одна из мирских забот не покажется существенной.
Дианора стояла, окруженная покоем, миром и любовью, и, когда Алькасар шагнул в этот мир, тишина окутала и его. И разом отпустила боль, забылся ужас, остались позади долгие ночи, полные чудовищных сновидений, бесконечные дни с их неутоленной тоской. Она смотрела на него и улыбалась, и детское ласковое лицо девушки казалось странно знакомым.
