Никаких больших магазинов, - был ответ. Что-нибудь тихое и уютное. Большие магазины нам противопоказаны.
Мы отчалили от Самара. По дороге я думал, что у Натана наверняка сохранился в подавленной форме месячный цикл. Или же Нью-Йорк сделал из него психа.
Все было как во сне. То ли от влажной дурной жары. То ли от вчерашнего пива. То ли от скорости превращений. Мои друзья обернулись миллионерами. Они скупали все подряд. Кожаные джинсы, духи, свитера, солнечные очки, купальные костюмы, запонки, галстуки, часы, перчатки. Магазин за магазином, переходя с левой стороны улицы на правую, сворачивая в переулки, не пропуская ни одной лавочки, ни одного киоска.
К полудню машина была завалена пакетами, багажник с трудом закрывался, заднее сидение пришлось разгребать. Свернув к Сене, мы запарковались у самой воды. Красавица-яхта отбрасывала решетчатую тень. Загорелый черт в выцветших джинсах поливал цветы. Двери нашей машины были распахнуты, миллионеры мои переодевались.
У вас что, в Штатах, экономический кризис, - интересовался я. - Белый дом уже перекрасили в красный?
Муха был в белоснежном костюме от Валентино. Натан напялил на себя нечто невообразимое. Джеймс Бондофф а ля Бруклин: розовый бархатный блейзер, шелковую полосатую рубаху с отложным воротом, черные джинсы в обтяжку. Он сидел выставив ноги в белых лаковых сапогах и распаковывал коробку с часами. Очки-порш были у него на носу, сигара торчала из кармана.
Все мы взмокли, ветра совсем не было, и где-то над Сэн-Клу клубились, выстраиваясь в боевом порядке, облака.
- Хорошо бы пива, - сказал Муха и облизнулся. Натан кивнул. В профиль у него были густые длинные ресницы.
Я отвел их в кафе.
Не годится, - заглянув вовнутрь на распаренные пунцовые банкетки и угрюмую стойку, объявил Натан. Они переглянулись с Мухой.
Нет ли чего-нибудь посолиднее"
Я опешил.
В каком смысле?
В смысле цен. Нам расплачиваться наличными не интересно. Мы все берем на пластик, в кредит.
Я отвел их в единственный дорогой бар поблизости. Педрилы, ледяной воздух, цены выше Эйфелевой башни.
Почем здесь пиво? - спросил Натан.
Я только начал соображать, что меня в нем раздражало - искусственный голос, короткие рубленные фразы, словно он начитался Дос Пасоса. В том, что он ничего, кроме спортивного приложения Нью-Йорк Таймс, не читает, я был уверен. Позднее я понял свой промах. Конечно, он читал бесконечные комментарии и колонки в женских журналах: бисексуальность, маски для лица из толченого стекла, как приготовить мартини в аравийской пустыне...
Застукав его через день в кондитерской с осовелым взглядом и липким ртом, я понял, что подмосковную девицу бруклинскими штучками просто так не возьмешь:
Пиво? Не знаю. Самое дорогое франков по двадцать пять...
Окей, возьмем икорки, - Муха уже подзывал тающего от счастья гарсона. Переведи ему...
К моему удивлению, икра нашлась.
- Триста грамм, - сказал Натан.
Водки бы, простонал Муха.
Мы на работе, - огрызнулся Натан.
Господа, - встрял я, - знаете ли, почем на берегах Сены рыбьи яйца?
- Расслабься, - был ответ, - будь как дома...
Сидя в полутьме бара, я думал, что в такие дни солнце является единственной архитектурой города. Тяжелая солнечная стена вздымалась напротив. Мощная колонна била вверх сквозь отверстие в потолке террасы. Пучок лиловых лучей натягивал невидимый отвес на повороте винтовой лестницы. Как тишина вставлена в музыку, солнечные строения были вставлены в городские. И как пальцы, заплетенные в пальцы, они были обречены расстаться вечером.
То же самое происходило и со мною. Дневные мечты гасли на закате, реальность подсовывала угрюмые камни, кривые фасады, обшарпанные углы:
- Слушай, старик, - Муха не утруждал себя мазать икру на тартинку, он предпочитал, как в Москве, есть ложкой, - у вас здесь сингл-бары существуют?
Какое-то время я смотрел на него не узнавая. Неужели это мы? Он, я... Ребята с Рождественского бульвара. Где ранним летом все запушено тополиным пухом, а зимою снег сыпет с такой яростью, словно хочет выбелить до нуля, до чистого белого цвета грешный город...
Бары для холостяков? Как у нас на Второй авеню? Чтобы с девушкой можно встретиться.
У нас бляди, - сказал я. - На все вкусы.
Я вспомнил неизвестно к чему, что пробираясь в толпе. Муха пользовался баскетбольными приемами. Что осталось от московского Мухи? А от меня? Пожалуй, честнее всех был Натан. Меняться так меняться. То, что мы уехали, оставили тот берег, было ясно. В то, что мы никуда не причалили, не хотелось верить.
Блядям нужно выдавать наличные, - Муха тоже приглядывался ко мне; быть может, так же как и я, лишь внешне участвуя в разговоре.
А девушек можно накачать шампанским. От пузыриков они становятся легче. Идут на взлет... Правда, Нат?
Натан смотрел в угол, где у стойки переминался с ноги на ногу наголо стриженный усач.
- Объясни ты ему, - сказал он наконец, - что мы с ним будем в кошки-мышки прятаться...
Способность удивляться требует наличия пустот. Ребята были на гастролях. Дома они обменялись с Фредом МакЛавски кредитными карточками. Фред сваливал к тетке в Гонконг. Ровно через четырнадцать дней старый хмырь МакЛавски, который натер себе мозоль на этом деле, должен был заявить узкоглазым местным властям о пропаже бумажника, двухсот тридцати двух рублей зеленью, фотографии сильно раздетой брюнетки, нескольких сабвеевских токенов и Визы, она же Амэрикен Экспресс. За это время бывшие строители мунизма должны были опустошить магазины Европы.
Трюк был старый, заплесневелый, и МакЛавски, само собой, менял мухину Визу и Натановский Экспресс на meme chose с кем-то, отбывающим в Австралию. Вещи было условлено сдать в магазин "0'Десса" на Лонг-Айлэнде.
Помнишь Ривкина с Таганки? - тормошил мою память Муха. - Он на вторых ролях ошивался. Теперь у него двухэтажный шоп".
С документами тоже проблем не было. На Брайтоне заделывали документы на любое имя. Называйся хоть Хрущевым, хоть Эйзенхауэром. Подписи молодые люди воспроизводили идеально. Фред МакЛавски в свое время был натановским ухажером. Когда Натан, видимо, был еще Наташею.
Голова моя шла кругом. Натан, раскурив сигару, встал и отправился к стойке. Криво улыбаясь, он спросил что-то у усача.
Понимаешь теперь, - сказал Муха, - что происходит? Мы без копейки..." И, кивнув в сторону бара, понизил голос и добавил: - А это я отказываюсь принимать. Стоило зашивать промежность, чтобы опять гоняться за мужиками. Мозгам моим это недоступно..."
Мозги здесь ни при чем, - уверил его я.
- Большие же магазины Натан не любит, - закончил Муха, - в больших и в ювелирных, как сам знаешь, легко перекрывается выход...
Натан был в Европе по карте пятый раз. Муха, увязший с устройством дел, работавший и таксистом, и дорменом, продававший швейцарские кастрюли с двойным дном, и, одно время ошивавшийся в асисстентах у известного фотографа, решил рискнуть и заработать на свое такси.
- В крематории, старик, было легче. Бывшие совы делают в Штатах хорошую капусту. Трэфик! Пуляют оружие, кокаин, героин. Потом уходят в чистый бизнес. Если такой существует. Ты бы видел Брайтон! Расцвет НЭПа. Пальба, шампанское с селедкой, блатные оркестры... Дело в том, что дальше ехать некуда. Америка наше последнее приключение...
От фотографа Муха ушел сам. Хотя и получал хорошие зеленые деньги.
Невозможно, мужик..., целый день через контору идут подростки женского пола, и каждая, каждая! готова немедленно вывернуться наизнанку. Босс работал часа три в сутки. Остальное время в студии творился сущий сатирикон.
Не жалеешь, что уехал? - спросил я.
Смеешься? Жалею, что не смылся лет на двадцать раньше. Начинать нужно вместе с жизнью. А не против течения, как теперь. Теперь все впопыхах. Сучий возраст поджимает.
Вернулся Натан. У него был вид утопленника. Утопшего в сметане.
