Максим оказался на самом краю теперь уже не пустой воронки, отделенный от нее невысоким барьерчиком - все что осталось от былого величия пирамиды, и с этого барьера к нему под ноги, оседлав бурный грязевой ручеек местного масштаба, подплыли очки с маленькими черными круглыми стеклами, облепленные обрывками бумаги и клочками чьей-то шерсти. Оправа звякнула о железную окантовку подошв ботинок, обратив внимание Максима, и он наклонился, подобрал свои очки и стал озираться в поисках лужи с более-менее чистой водой. Таких луж не оказалось - все естественные и искусственные углубления были заполнены испражнениями минувшей катастрофы -мешаниной бумаги и теперь уже непонятно чьих останков, поэтому Максим не решился искупать в них столь ценный предмет собственного одеяния. Он подошел к самому краю воронки, теперь уже почти до краев заваленной мусором, скрывшим идеальность ее линий и красоту геологических разрезов, превратив ее просто в котлован для свалки, могущий стать новым пристанищем для крыс и людей, которым было, в общем-то, все равно где жить - на вершине или в яме, лишь бы кругом была уютная, податливая, мягкая бумага., в которой бы снова прорыли ходы, да присутствие друг друга, как основного вида пропитания - люди пожирали крыс, а крысы - людей. Мимо него уже прошмыгнула в яму парочка серых теней, одна из которых прихрамывала, а другая с трудом волочила раздувшийся от нерожденных еще крысят живот. С других мест туда же слезали робкие силуэты людей, боязливо посматривающие на возвышающуюся фигуру сокрушители их мира и что-то шипя под нос себе и своим спутникам, видимо, подсказывая куда ставить ногу. Однако это было напрасным делом - Максим явственно слышал в глубине ямы нарастающий рев воды, видимо, прорвавшейся наконец-то из подземных источников не без помощи обрушившейся горы. После землетрясения наступал потоп. Сунувшиеся туда крысы стали снова выбираться на сушу прямо под ноги Максиму, но вывихнутая лапа одной и живот другой не давали им это сделать, и они с тихим визгом носились под обрывчиком, периодически делая попытки запрыгнуть наверх. Залезшие туда же люди, которые, не теряя времени даром, стали споро, словно гигантские кроты, копать бумажную массу, чтобы быстрее скрыться от враждебного мира с дерущим глаза светом в уютном чреве отбросов, тоже почуяли неладное, стали беспокойно прикладывать уши к стенкам воронки, обмениваться какими-то отрывочными фразами, как крысы, бегать вдоль обрыва, из которого, в отличие от тех же крыс, им не составляло никакого труда выбраться, а потом стали снова с удвоенной энергией копать норы. Когда пришла вода, они почти уже закопались внутрь, наружу еще торчали голые грязные ступни с нервно шевелящимися пальцами, но никто так и не сделал попытки спастись - вода тихо сомкнулась над ними, как и над крысами, до последнего момента борющимися за свою жизнь, но даже стойка на задних лапах им не помогла, и жадно тянущиеся к воздуху усатые, трясущиеся морды скрылись под грязноватой пеной.
Максим присел, отогнал рукой, насколько это было возможно, плавающий мусор и прополоскал в воде очки, аккуратно выбрав пальцами из застрявших в петлях дужек волоски и отколупнув ногтем приставшие к стеклам брызги краски, непонятно каким образом на них оказавшиеся. Катаклизм не нанес очкам никаких повреждений, и успокоенный Максим напялил их на нос, свернул в рулон бумагу и по берегу новоявленного водоема вернулся к своей машине. Он собрал расползшиеся по укромным местам синие цветы, сложил их в бумагу и туго закатал в нее, для пущей крепости перевязав бечевкой, на которую, впрочем, особых надежд возлагать не стоило, так как пока Максим неумело ее завязывал крест-накрест (насколько все-таки удобнее наручники), она несколько раз порвалась, и приходилось наложить на нее большие и уродливые узлы. Пакет получился несуразный и подозрительный - обычно так заворачивают протухшие трупики животных, опасаясь коснуться изъеденной червяками кожи и сочащейся гнили из раскрытой пасти, чтобы выкинуть их где-нибудь на обочине соседнего дома, дабы они продолжали вонять уже там. Озлившиеся от такой бесцеремонности растения еще пуще завозились в тесной и удушливой темнице, бумага угрожающе натянулась, готовая в любую секунду порваться и выпустить синие бутоны наружу, и Максиму пришлось пару раз припечатать их кулаком к сиденью. Он стал подумывать над тем, чтобы подложить их под себя, но не рискнул, вспомнив об их способности нагреваться от соседства человеческого тела. Оставалось надеяться, что они не подожгут бумагу и не сделают из машины небольшой одноместный крематорий персонально для него. Решив, что он сделал все возможное и невозможное, Максим завел броневичок, надвинул очки на глаза, чтобы меньше видеть окружающий его унылый мир, а заодно и дорогу, которая стала оживляться подъезжавшими зеваками, привлеченными исчезновением достопримечательности города, гнусной кучей видневшейся из любой точки города, и жаждущими взглянуть на творящееся здесь, и резко тронулся с места, со скрежетом прорвавшись через строй машин и выехав на относительно свободную трассу, ограниченную с одной стороны длинным забором, из-за которого торчало такое количество подъемных кранов, что это место казалось не заброшенной стройкой, а резервацией для железных зверей с покосившимися пустующими кабинами, порванными тросами и разобранными лесенками, унесенными рачительными людьми или уничтоженными заботливыми родителями для того, чтобы дети не лазили наверх. С другой стороны стояли относительно жилые дома, которым отныне тоже пришел конец - вслед за машиной Максима уже текли пока еще узенькие чумазые ручейки от вышедшей из берегов Главпочтамта воды, особо юркие из которых затекали между щелями поребриков и начинали вливаться в проемы подвальных помещений. Дети весело приветствовали воду и пускали по ней щепки и неуклюже скроенные из бумаги кораблики, а выбравшиеся из подъездов взрослые угрюмо смотрели на свалившуюся на их голову напасть. Приближалось очередное великое переселение народов, как обычно сопровождающееся столкновениями мигрантов с аборигенами, уже обустроившими свою жизнь и не желающими пускать на теплые насиженные места лишившихся дома пришельцев, усмирительными операциями армии и милиции, террористическими актами отчаявшихся семей и групповыми самосожжениями на площадях на глазах безразличного народа.
