Островов и континентов в этом море было великое множество - та самая мебель, которой очень гордятся при покупке, но которая потом так заполняет жилое пространство, что по комнате становится просто невозможно ходить, а есть только немного места посидеть краешком попы на кресле, предназначенном или для доходяг, или для змей не крупнее питона (которых выдрессировали принимать форму буквы "Г" какие-то пьяные факиры, нуждающиеся в сидящих за столом собутыльниках), да полежать в позе эмбриона на диване, очень напоминающем по уюту и мягкости развороченную взрывом лавку по приемy металлолома, куда пьяницы накануне снесли богатый ассортимент строительной арматуры и покореженных рельс, испытавших на себе все прелести столкновения двух товарных составов. При зарождении столь удивительного водоема, жидкость выливалась широким и мощным водопадом где-то в районе распахнутого настежь пустого книжного шкафа (чье содержимое я безжалостно сжег) давно уже облюбованного тараканами, пауками и мокрицами, на что указывали следы приливных волн и брызг, доходящих до самого его верха, а с одной стороны захлестнувших его столь мощно, что если умудриться подобрать идентичный колер, то красить в том месте уже нет никакой нужды. Сталкиваясь с этой частью гарнитура, волны отражались от него и омывали другие предметы интерьера - змеиные кресла и ломоподобный диван. Этюд в багровых тонах. Здесь даже нет нужды резать палец и марать на стене что-то вроде "rachel" или "мкеле". На этом пиршестве для вампиров больше подошла бы огромная мохнатая кисть, с помощью которой можно было бы как-то исправить принесенный, если не моральный, то хотя бы эстетический ущерб - об отмыве всего этого не могло быть и речи, так как если от пола кровь еще можно было отодрать железйой щеткой, бензином, терпением и полным отсутствием брезгливости, то ошкурить шкаф (пусть и ненужный), отстирать окровавленные покрывала и обивку на приспособлениях для сидения и лежания (пусть и неудобных) было бы точно невозможно. Выкидывать эту мечту маньяка было явно неосторожно даже во временa увлечения смертью и насилием, да и приобрести все заново не представлялось возможным - в магазинах дорого, а на помойках состояние мебелей гораздо, так как против их бывших владельцев предпочитали орудовать не ножами, а гранатометами и минами. Оставалось одно - взять вышеупомянутую кисть и старательно размазать свалившуюся с неба краску, обычно текущую в человеческих жилах, по всему полу, потом перейти к стенам, благо и их обильно усеивали красно-черные брызги, выкрасить шкаф, два кресла, диван, прихожую и, возможно, унитаз, чтобы катастрофическое несоответствие тихого скромного человека столь экстравагантным изменениям не бросалось в глаза случайным гостям, а ежели все-таки бросится, то и их можно в конце концов употребить на побелку давно требующего ремонта потолка в изящно розовый цвет.
Разум все еще старался держать тело в руках, изолируя опасные разряды, пробегавшие по нервам от шеи до рук и ног, отчего они могли пуститься в пляс, толстым, неаккуратным слоем тупого юмора и глупой иронии, которые однако помогали еще держать оборону разумности против сумасшествия ужаса и отвращения. Ну еще, конечно, помогали воображение и образное мышление. Кто сказал, что воображение это благо, это талант, это спасение от серости жизни, это оптимизм и, при счастливом стечение обстоятельств, это еще и деньги? Кто сказал, что именно на воображении построена наша цивилизация, что именно воображение не дало нашим предкам загнуться в холодных неотапливаемых пещерах в дни Вечной Зимы? Кто сказал, что только благодаря воображению мы придумали машины, что только благодаря воображению мы познавали мир, что только благодаря воображению мы тянулись к тому, что нельзя достать? Так, и только так. Да здравствует воображение, придумавшее атомную бомбу! Да здравствует воображение, придумавшее клонирование человека! Да здравствуем!
В безудержная, сумасшедшая фантазия о всеобщем равенстве и братстве, железной рукой претворенная в жизнь! Да здравствует воображение, превращающее кровь в краску, лужи крови - в экзотическое домашнее Красное море, каким-то образом, совершенно случайно расплескавшееся по полу в квартире, трижды ура воображению, глядящему на мир слепыми глазами. Да, нас правильно ругают за зашоренность глаз, за усталость взгляда, обрастающего солидным жирком годам этак к десяти, когда в мире, на твой взгляд, не осталось больше ничего интересного, когда глазные яблоки еще рефлекторно подергиваются, выискивая привычную пищу, интересную самку, забойную развлекаловку, когда подлинная яркость жизни подменяется воображаемой ясностью, когда за деревьями не видно леса, а в жене - женщины, когда главное наслаждение получаешь не от новизны, а от предсказуемости, когда твой разрыхлившийся от жиров умишко только и может воображать счастливый конец, победу добра над злом, вознаграждение добродетели и прекрасную долгую жизнь. Сквозь прорези привычных штампов и предсказуемости мира мы видим только позитив, но не в смысле абсолютного Добра или абсолютного Зла, в зависимости от того, кому служишь.
Позитив субъективный - замечать и реагировать тоько на то, что удобно и желаемо тебе. И не во всем ЗДесь наша вина. Если бы мы реально воспринимали миp именно таким, каков он есть, то нам незачем былo бы становиться людьми - из нас вышли бы хорошие, прекрасные, умные звери, все воображение котoрых не шло дальше эпизодического применения крyи для сбивания с пальмы особенно приглянувшееся банана. Может, единственное, что нас и отличаeт oт зверей, такая неуловимая малость, за которую некоторым достаточно попадает - их сжигают, нaпример, это и есть наше воображение? Представляете, что было бы, если бы мы его в одночасье лишились? Мы стали бы счастливее, это точно, так как не мечтали бы о недостижимом, ибо то, что недостижимо, не существует в рациональном разуме, но мы сошли бы с ума, если бы хоть толика разумности, человечности в нас каким-то образом осталась. Мы не выдержали бы безжалостного напора внешнего мира, даже самые жестокие и бесчеловечные из нас закрыли бы в ужасе глаза от холодного оскала дождливой осени, от прагматизма естественного отбора, от злых шуток случая, калечащего наиболее приспособленных случайно упавшим деревом и минующего самых слабых, когда голодный тигр пренебрегает безопасным мешком с костями на костылях в обмен на мешок упитанный, пусть даже и с копьем в руках. Если бы меня охватил приступ звериной практичности, то я бы не стоял, вжавшись в стенку, с отвалившейся челюстью и вылупленными глазами, а бросился с головой в этот живительный океан и лакал, лакал, лакал его, захлебываясь слюной и урча от вожделения.