Прикидываться больше не имело смысла. Взвизгнув, как поросенок под ножом, он развернулся и побежал, но при этом произошло нечто странное - воздух сгустился, приобрел кисельную вязкость, асфальт под ногами, наоборот, утратил твердость, стал прогибаться под его семенящими ногами, прилипать, как смола, к подошвам ботинок. Неимоверными усилиями ему удалось добраться до ближайшего узкого переулка, для чего на последних метрах дистанции пришлось встать на четвереньки и продолжать скачки таким образом. Ввалившись в переулок, он на радостях издал победный вопль, поднялся на ноги и со всего маха врезался в металлическую сетку, перегораживающую ему путь к долгожданной свободе. Он лихорадочно стал осматривать и ощупывать ее в поисках всевозможных дыр, щелей и незапертых дверей. Нет, щели и дыры, конечно, были. Через них на эту и на ту сторону могли просочиться дикие собаки и кошки, но человеку здесь хода не было. Поняв, что оказался в ловушке, он задрал вверх лицо и испустил тоскливый вой в пустое черное небо.
Свет фонарей на главной улице угловатыми, небрежными линиями очерчивал черные силуэты его преследователей. Они шли за ним не торопясь, докуривая сигареты, обмениваясь подобными случаями из своей жизни и смеясь над никчемностью человеческой жизни вообще. Они знали о сетке и растягивали собственное удовольствие. Убивать для них тоже было наслаждением.
В ужасе и тоске он нащупал в сумке Орудие, вытянул его оттуда и попытался направить в их сторону.- Он бы никогда не смог в них выстрелить и знал об этом. Человеческая жизнь священна, как бы вредоносна для окружающих она ни была. Он мог только Помогать, но не убивать. Он надеялся, что увидев в его руках Орудие, которое, как люди непосвященные, они примут за пистолет, преследователи оробеют, испугаются, сложат у своих ног страшные железки и, подняв руки, отойдут от него на почтительное расстояние, выпуская его из капкана. Но у него ничего не получалось - протестуя против столь кощунственного использования, Орудие налилось невероятной тяжестью, из-за чего его нельзя было не только направить на цель, но и просто удержать. Пистолет выпал из рук, звонко ударившись о булыжники, и он остался безоружным.
Слаб человек против куска железа. Слаб и неумел против удара кулака. Слаб, неумел и беззащитен против грубых слов и оскорблений. Самое страшное оскорбления и грубость. Любое насилие начинается с морального унижения. И это самое главное. Их пища - страх человеческий, боль человеческая им ничто. Докурив свои сигареты, четверка минут пять с деланным безразличием разглядывала его, вжавшегося в стальные переплетенья сетки и прижавшего руки к груди, словно этот умоляющий жест мог ему чем-то помочь. Все ему казалось бесконечным кошмарным сном, от которого не было пробуждения.
- Ну что, дружок, - сказал лениво знакомец, - свиделись? Со свиданьицем, значит, - так же лениво он Шевельнул рукой, в воздухе свистнула леска, свинцовое грузило угодило ему в зубы, а здоровенный крючок впился глубоко в щеку. Он застонал от боли, а потом заорал еще сильнее, когда этот рыболов-любитель резко дернул леску к себе, выдирая большой кусок мяса. От подсечки и боли он упал на колени, зажимая дыру, сквозь которую можно было увидеть его гнилые кривые зубы.
Мучители приблизились еще на шаг. Знакомец брезгливо очистил крючок от свисавшей с него плоти и стал снова раскачивать его для нового броска. И тут начался ад.
Его приближение было неуловимым-тихим, спокойным, мягким и уверенным. Что-то привычное, обыденное сдвинулось в переулке со своей точки, и люди это ощутили. Они замерли на своих местах-, словно в ожидании колоссального тектонического толчка, когда знаешь, что будет сильнейший удар и мир посыплется, словно разбитое стекло, но не знаешь еще в какую сторону бежать, чтобы спастись. В воздухе сгустилась тьма, и хотя фонари еще светили, но уже ничего не освещали, утопая, будто в тумане. Стало нестерпимо холодно, очень холодно, а потом раздался Голос.
Он все еще стоял на коленях, не имея сил пошевелиться, когда девятый вал страха и ужаса захлестнул его. Волосы на голове и теле вздыбились, как наэлектризованные, сердце остановилось, он не мог сделать ни вздоха. Наступило жесточайшее удушье, и он стал умирать.
- Бандерлоги, - сказал Голос, - повернитесь ко мне. Я, Каа, пришел станцевать для вас пляску смерти...
Мучители послушно повернулись лицом к говорившему и спиной ко все еще стоящему на коленях живому трупу. Каа шагнул из темноты, и странный, человекоподобный, абсолютно черный силуэт обрисовался на фоне ночи. В нем нельзя было различить деталей - просто кто-то вырезал из куска залитой чернилами бумаги пародийную фигурку человека со слишком широкими плечами и крохотной круглой головой, катающейся на них.
- А это что за чучело? - прорезался у кого-то голос" и умирающий признал в нем железнорукого.
- Вот это я люблю, - сказал Каа ледяным голосом, опять заморозившим подавшего ненароком признаки жизни охранника. Фигура выплюнула черное крыло, которое на конце медленно изогнулось, истончилось, затвердев зловещим серпом, внутри расползающейся кляксы что-то загудело, и назвавшийся Каа наплыл на железнорукого. Бездонное полотнище колыхнулось, вгоняя в переулок поток мерзлого воздуха, скрипящего ледяными кристаллами зубов, тут же мертвой хваткой вцепившимися в стены домов, решётку и землю.
Белизна обсыпала мукой людей, прорисовала занесенный перед жатвой серп. Крохотные разноцветные звездочки заискрились в бездне плаща Каа, уже полностью перегородившего выход, но продолжавшего разрастаться куда-то в кирпичные стены, бесшумно и неотвратимо растворяя их и загибаясь вовнутрь, точно приготовившись принять в объятия жизни людей.
Звезды сложились в нужный знак на клочке бездны, серп, вознесенный под самые крыши, неправдоподобно прямо, без всякого намека на существование сжимавшей его, пусть и фантастически громадной человеческой руки, съехал к железнорукому и стал быстро разрезать его на части, словно старинный мастер-силуэтист перекраивая ножницами неудавшийся профиль привередливого вельможи. Орудие отрезало неудавшиеся плечи силуэта, снесло половину головы, замерло, задумавшись, и, окончательно решившись, поколдовало над телом и ногами. Последние сечения были настолько ювелирны, что туловище железнору-кого стало разлетаться, как клочки бумаги, лишь после того, как мастер занялся гориллами. За десять секунд гориллы такими же грязными клочками свалились на землю и, наконец, пришла очередь знакомца.