Не ощущая затекших ног, Максим поднялся и несколько раз прошелся вдоль дома, высоко поднимая колени и усиленно шевеля пальцами в ботинках, возвращая мышцам былую гибкость и силу. Размявшись он подошел к Павлу Антоновичу и Вике, уже переставшим разговаривать и петь, и теперь внимательно разглядывающим попеременно то прогуливающегося Максима, то восстановленное им лицо.

- Ты опоздал, - заметил Павел Антонович Максиму без нотки укоризны, осуждения или раздражения в голосе,

- Я опоздал, - согласился с приговором Максим, - но я пришел.

Вика, не удержавшись, хмыкнула.

Их оттеснили в сторону личности в темных длинных халатах, коричневых штанах и резиновых галошах. Люди убрали ограждение, составив столбики в кучку и, небрежно бросив на них веревку с флажками, синхронно, словно фокусни7ки, достали из карманов длиннющие целлофановые мешки и хирургические перчатки, так же синхронно и умело натянули перчатки на красные, озябшие руки и принялись складывать в свои емкости для мусора разбросанные детали человеческих тел. Делали они это, не суетясь, и без особой бережливости, сразу, по-видимому, из каких-то соображений, сортируя останки, для чего каждая более-менее крупная часть внимательно и со всех сторон осматривалась, сообща обсуждалась и опускалась в тот или иной мешок. В особо сложных случаях начиналась перепалка на латинском, все семеро собирались в тесный кружок, размахивали руками и вырывали друг у друга трудноопределимую принадлежность. Максиму это напомнило стаю гиен, и он отвернулся. Вике было совсем плохо, но она героически продолжала смотреть - ей предстояло писать отчет о происшествии. Павел Антонович взял ее под руку и спросил Максима:

- Где твоя машина?

Максим подхватил Вику под другой локоть, предварительно отобрав у нее компьютер, и молча повел всех к своему броневичку. Оцепление уже сняли, последние секции шипастых ограждений грузили в гусеничный трейлер, машины медленно разъезжались, мешая друг другу и осторожно огибая пешеходов, фонтан и брошенный посреди дороги Максимов броневик. Не обращая внимания на презрительное гудение, троица не спеша добралась до машины и разместилась в заледенелом нутре этой пародии на консервную банку. От холода говорить не хотелось, и они молча смотрели на расчищавшуюся перед ними улицу, уезжавшие и уходившие потоки машин и людей. Максим включил двигатель, в салон потек горячий воздух, и окна сразу запотели. С помощью Павла Антоновича, сидящего рядом с ним, он стал восстанавливать прозрачность лобового стекла ворохом влажных, испачканных моторным маслом тряпок, отчего там появились чумазые разводы, нисколько не улучшавшие видимость. Мужчины еще долго сражались бы с непокорными тряпками, если бы Вика не оторвалась от подобранного на полу каталога выпуска марок, конвертов первого дня и картмаксимумов и, понаблюдав за их возней, не вытянула из рукава белоснежный платок и не отдала его Максиму. Белоснежности платка и его размеров как раз хватило на то, чтобы расчистить узкую полоску на уровне глаз Максима и Павла Антоновича, после чего платок превратился в близнеца Максимовых тряпок, и он не решился вернуть его Вике, бросив себе под ноги в кучу рваных простыней.

Пока они боролись за видимость, улица окончательно опустела. Мимо них проехала пожарная машина с установленным на крыше водометом, остановилась напротив места происшествия, и из нее выскочили несколько пожарных в начищенных медных касках, ярко-оранжевых хламидах и сверкающих сапогах. Они выкатили брандспойт, подсоединили его к цистерне и, уцепившись сообща в такой же начищенный медный наконечник, принялись мощной тугой струёй сметать с асфальта и стен следы запекшейся крови. Рев воды оглушал даже в броневичке, пожарные еле-еле удерживали извивающийся, словно живой, шланг, чье стальное водяное жало вырисовывало на окружающих поверхностях замысловатые кривые линии, срезая напластования крови, краски, штукатурки и асфальта. Пару раз оно чиркнуло по целлофановому навесу, который или забыли, или не захотели снять, прорезало в нем здоровенную дыру, из-за чего накопившаяся там вода обрушилась на головы незадачливых пожарных, а затем и вовсе струя вырвала его из креплений и прижала к перегораживающей проход решетке.

Шум воды привлек аборигенов дома, и они попытались выйти на соединявшие дома балконы, наверное чтобы высказать свое возмущение или сбросить на головы брандмейстеров что-нибудь тяжелое, но вконец разошедшийся брандспойт вырвался из державших его рук, встал вертикально и принялся изображать гейзер или фонтан. Подмоченные туземцы разбежались, вода в цистерне иссякла, и шланг безвольно рухнул на землю, подрагивая, как подстреленный удав.

Павел Антонович и Вика разглядывали эту эпопею, для лучшей видимости раскрыв окна и высунув головы наружу, а Максим, откинувшись на спинку водительского сиденья и на подголовник, закрыл глаза и снова заснул, не обращая внимания на сквозняк. Павел Антонович попытался его разбудить тычком под ребра, но здорово ушибся о бронежилет и затем долго потирал ноющую руку, через которую словно пропустили высоковольтный разряд. Максим никакого толчка, естественно, не ощутил, но проснулся, увидев очередной кошмарный сон-падение.

- Нам бы такой человек пригодился, - спросонья выдал он, и сладкая парочка удивленно на него посмотрела.

- Какой человек? - переспросила Вика.

Максим окончательно проснулся, важная мысль забилась в какой-то самый темный уголок сознания, и ее нельзя было выковырять оттуда никакими способами швабры, которой попытался пошуровать там Максим, она не боялась, а к сластям была равнодушна. Павел Антонович и Вика все еще смотрели на него, ожидая продолжения, и Максиму пришлось невнятно объясниться в том смысле, что, мол, ничего, спросонья, шеф, ляпнул.

Павел Антонович наконец снял с блестевшей лысины запотевший изнутри полиэтиленовый пакет и протер ее, поморщившись, обшлагом рукава. Вика, также ощутив тепло, расстегнула "аляску", под которой у нее был надет поверх серого делового костюма небольшой легкий бронежилет марки "железная леди", и неизменные два пистолета - под мышкой и в районе аппендикса, причем последний крепился руда кояткой к земле, так, чтобы его было очень легко выхватить из-под короткой куртки. Максим расстегиваться не стал, из-за того что его даже в самую яростную жару его мучило ощущение нестерпимого холода и озноба.