Но, возможно, это полностью ментальная проблема, потому что для птиц нет трудности. Трудность заключается в структуре разума и в том факте, что приходится жить вместе с другими существами, которые приклеены к своему разуму. Поистине, должен быть сделан переход от одного вида к другому.
И жизнь тоже меняется -- когда я говорю "жизнь", то имею в виду не только отношение с людьми и с остальными вещами, а само качество воздуха, которым дышишь, тот сорт дыхания, который движет тобой: Золотой свет, абсолютно неподвижный... и затем видится, как вещи наполняются -наполняются бесконечным содержимым. Действительно было ощущение нечто полного вместо пустого. Жизнь, которой живут люди, как я вижу, как они живут, -- пуста, ложна, суха: она пуста -- тяжела и пуста одновременно. Она пуста. Тогда как от той другой жизни немедленно возникает впечатление: полная, полная, полная, полная -- полная! Ты понимаешь, она переливается через все края, больше нет пределов. Она столь полна, что все, уничтожаются все пределы, они стираются, уходят -- нет больше ничего, кроме того, того Нечто.
Как сделать, чтобы просочилось это "нечто", как жить в этом нечто, переносить, выдерживать его, в то же время видимо оставаясь в теле, которое кажется сделанным из самой противоположности всех этих качеств?
Сеть
Она пробиралась сквозь свой лес, изредко озаряемый вспышками света, и иногда это было почти обескураживающе. Мы обманываем самих себя в отношении жизни, мы одеваем ее в идеалы, движения, возбуждение, неистовство и страсти, и заявляем "это жизнь", это "волнующе", но это не верно! Мы просто навешиваем декорацию на некую пустоту каждой секунды, в которой есть шаги и еще шаги и ничего + ничего + ничего, и жесты и еще больше жестов, тысячи жестов ради... чего-то иного, за чем мы бежим и чего у нас никогда нет. Настоящая жизнь, "чистая", если осмелиться так сказать, это этот фабрикат, скопище нулей, как счетчик такси, отсчитывающий несуществующее время, чтобы прибыть "туда". "Наполненное" время там, как только мы туда прибудем -- но мы никогда не прибываем туда! Всегда одно и то же. Таков базис жизни. О, но вся жизнь, КАКОЙ БЫ ОНА НИ БЫЛА, подобна этому. Даже те события, которые кажутся с расстояния величайшими, какими они кажутся большинству людей, даже те исторические события, которые продвинули дальше трансформацию земли и явились настоящим переворотом -- решающие события, великие завоевания, как их называют -- сплетены из ТОЙ ЖЕ ткани, это ТА ЖЕ САМАЯ вещь! Когда ты взглянешь на них с расстояния, то в целом они могут произвести значительное впечатление, но сама жизнь каждой минуты, каждого часа, каждой секунды сплетена из ТОЙ ЖЕ САМОЙ тусклой, однообразной, скучной ткани, лишенной какой-либо настоящей жизни -- простое отражение жизни, иллюзия жизни -- лишенная силы, света или чего-либо еще, хоть сколь-нибудь напоминающего радость. Это хуже кошмара, некая... О, не безысходность, ты понимаешь, нет даже какого-либо ощущения ЧУВСТВОВАНИЯ -- нет НИЧЕГО! Это пустая, пустая, пустая... серая, серая, серая, плотно сплетенная, мелкоячеистая сеть, которая не пропускает ни воздух, ни жизнь, ни свет -- ничего. Мы говорим о "вуали", "тюрьме", но на самом деле это вся та же плотно сплетенная сеть, которая обволакивает все, прямо до клеток тела, как если бы вся жизнь была чем-то сглажена. И затем, временами происходит вторжение другой жизни, без нашего понимания того, как все это работает, причем мы даже не способны переносить эту жизнь дольше, чем несколько секунд или несколько часов. Величие света -- столь очень мягкого, столь наполненного истинной любви, истинного сочувствия, нечто такое теплое, такое очень теплое... Вот что здесь, всегда здесь, ожидающее своего часа, если мы только позволим ему войти. Вот что должно выйти на первый план и проявиться в вибрации КАЖДОЙ секунды -- не как целое, что видится с расстояния и которое кажется интересным, а вибрации каждой секунды, сознание каждой минуты, иначе... Да, иначе... единственная альтернатива -- это воспарить в небеса или идти в ад. Но вуаль должна быть поднята в самом низу, а не на вершинах. Именно глубоко внизу должны мы найти средство от удушья.
Важный секрет поистине должен быть найден на микроскопическом уровне каждой секунды, как раз там, куда мы никогда не хотим смотреть, потому что это ужасно -- это "ничто", как говорит Мать, удушающее ничто, отбрасывает людей в некую аберрацию, лишь бы только не видеть, не видеть это любой ценой, не сталкиваться с ним. Сталкиваться с ним означает надевать шкуру черного пигмея. Для Матери, которая знала все великие расширения сознания в течение восьмидесяти лет, это было... удушающе. Потому что физический разум -- это не просто идиот, бесконечно повторяющий попугай, который заставляет вас по десять раз проверить, хорошо ли закрыта дверь, тогда как вы прекрасно знаете, что заперли ее, но это убогий идиот и попугай, он тормозит все: в одну секунду он предвидит тысячи деталей, которые произойдут через десять лет; начиная от реплики доктора "О, придется лечиться два года" (так что, естественно, потребуется действительно два года) до самого изворотливого образа. Это неумолимая память, возможно, тысячелетняя память. Это первичный разум Материи. Все затормаживается и кристаллизуется именно там -- действительно, это строитель тюрьмы. Все имеет последствие, все связано, все идет от причины к следствию, непреклонно. Он склепал нашу тюрьму, тщательно и во всех деталях. И ничто не может быть вылечено, пока не вылечено то нашептывание: за один взмах оно сводит на нет все победы, одержанные высоко вверху, в высших областях сознания. Корни секса скрыты здесь, не в каком-либо "сексуальном органе" или "инстинкте", от которого можно очень легко отвязаться, а в темной маленькой фиксации, которая хочет... в конечном итоге она хочет ночи, разложения, дезинтеграции всего. Это некое "зацикливание", внедренное в материю. И оно повторяет и повторяет свой маленький шепот смерти в каждом жесте, при каждом случае и встрече, во всем. Болезнь Паркинсона -- крайний восторг для него, его элемент, "представительный" верх его деятельности. Он хочет лишь остановить все, как столбняк -- и, на самом деле, он это и делает, скрытно. Это его работа: делать тюрьму. Он хочет воссоздать умиротворенную жесткость камня.
Смерть -- это его величайший успех.
Так что корень зла находится не в каком-либо бездонном или психоаналитическом подсознательном: он здесь, в пределах досягаемости руки или, скорее, досягаемости уха. Только, чтобы воспринять его, нам не следует покрывать его всем обычным шумом, включая моральный. То, что препятствует трансформации -- это все те вещи, которые мы считаем неважными, вся эта масса вещей, все они. И поскольку они очень маленькие (или, скорее, КАЖУТСЯ очень маленькими и несущественными), то являются самыми худшими препятствиями. Очень маленькие вещи, принадлежащие подсознательному механизму, до такой степени, что ты можешь быть свободным в своих мыслях, свободным в своих чувствах, свободным даже в своих импульсах, но физически ты остаешься рабом. Все это должно быть уничтожено, уничтожено, уничтожено... Это ни что иное, как механическая привычка. Но она цепляется, прилипает, о!... И мы даже не знаем, что нужно сделать, чтобы уничтожить ее! Ментально мы можем сказать: мы должны очиститься, универсализоваться, имперсонализоваться... все это очень хорошо, но это ментальная картина. Как это сделать в теле? Как прорвать ту сеть? Как можно воздействовать на тот черный глинистый порошок? Как только к нему прикоснешься, он тут же взмывает завесой грязи.
Мантра
Единственным приспособлением, которое Мать использовала на непроторенном пути, для которого не было никаких приспособлений, кроме как существовать определенным образом, просачивать определенным образом и идти дальше, была мантра.
Все организованные формы, как мы видим их, являются скоплением вибраций (ученые скажут "скоплением атомов", потому что видят только один слой материи и сквозь ментальные очки), выражающими какое-то особенное качество объекта, его "стремление", как говорила Мать, и таким путем она, например, называла цветы. Некоторым образом, это настоящее имя вещей, их особенная музыка, которая становится довольно печальной на человеческом уровне. Именно повторение вибраций обеспечивает стабильность форм. Изменение вибрационной игры влечет за собой "разлад" формы (изменение формы, если это переносимо, или дезинтеграцию и "смерть", если это непереносимо). Каждая вещь обладает своим собственным "звучанием", являющимся движением сил, составляющих его. Мантра -- это чистый звук вещи, какой бы она ни была, суть ее вибрации, которая порождает эту вещь или проявляет ее в форме. Есть целая так называемая тантрическая наука, которая манипулирует этими звуками и кажется, что творит "чудеса", воспроизводя звуки вещей -- дезинтегрирует или реинтегрирует их, комбинирует или изменяет их. Поэзия и музыка -- формы этой "магии звука", когда они являются настоящей поэзией и настоящей музыкой, то есть, когда они на самом деле вызывают определенные силы или стремления, определенные формы бытия -- есть всевозможные уровни, вплоть до самых грубых. Это также наша самая обычная магия -- о которой мы не знаем, что это магия, но ее воздействие все равно есть, печальное и грязное -- когда мы ходим по улицам, бормоча свои немые желания или бедные опасения... что естественно приходит, поскольку мы сами и зовем их. Если бы люди видели чудовищно раскрашенную слизь (и что за цвет!), в которой они живут, то им бы показалась совершенно очаровательной окись углерода, которой они дышат в своих городах. Но если некий чистый звук введен в материю, то и его эффект может быть также магическим; только требуется большая настойчивость, поскольку наша ложная материя толстая, липкая и повторяющаяся. То же самое свойство материи и физического разума неустанно все повторять как попугай, может быть использовано в другом направлении и, "чудесным образом" материя может начать повторять настоящий звук вместо того, чтобы тянуть свою обычную смертную рутину -- насколько она способна это делать без травматических последствий или рискованного подрыва своей вибрационной моды. Есть тонкая разграничительная черта в переходе от старого материального способа бытия к новому, новому способу бытия материи.
