ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Царь считает не убитых, а победы. (Обращаясь к народу) Эй вы, почему остановились? Если я велел плясать - должны плясать, ибо уныние и грусть не сыщут себе в глазах Господа благодати. Плясать, плясать всем!
(Горожане, едва передвигая ноги, спотыкаясь, падая и вновь поднимаясь, возобновляют танец. Устоявшие на ногах пытаются поднять упавших и падают сами.)
КНИППЕРДОЛИНК: Господу не может быть угодно подобное насилие.
РОТМАНН: Господь признает кару за прегрешение и отвергает наказание без вины.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Откуда вам знать, что угодно Ему и что признает Он? Здесь от имени его решаю я, и вот что я решил: глядя, как убого и жалко влачатся в пляске эти старики, женщины и дети, которые ничем и никак не могут споспешествовать обороне города, ибо нам нужны сильные руки и крепкие плечи, а не лишние рты, не заслуживающие и того хлеба, что тратится для их прокорма, я решил...
КРЕХТИНГ: Мне страшно даже вообразить это.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Когда узнаешь, тебе станет ещё страшней, а им - и подавно.
КНИППЕРДОЛИНК и РОТМАНН: Говори же.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Так хочет Господь, я лишь объявляю вам Его волю. Спасен должен быть город, а не ничтожная жизнь каждого из населяющих его. Старики уже не пригодны ни к чему, дети могли бы пригодиться и послужить на благо Мюнстера, будь у них время вырасти. А женщины - те, которых никто не пожелал - вообще словно бы и не существуют. И потому пусть все они - дети, женщины, старики - покинут город. Господь возьмет на себя заботу об их спасении. Если же Господь их отринет, если не будет простерт над ними святой Его покров, - пусть умрут, пожертвовав своей жизнью для спасения Мюнстера.
(Крики ужаса и протеста. Предназначенные в жертву бросаются друг к другу и сбиваются в кучу, как стадо овец. Жены ЯНА ВАН ЛЕЙДЕНА окружают его, словно для того, чтобы умолить его отменить свое решение.)
КНИППЕРДОЛИНК: Не надо лицемерить, Ян ван Лейден. Ты отлично знаешь, что едва лишь эти несчастные, у которых ты отнимаешь последнюю надежду надежду на Бога, выйдут за городские ворота, их тотчас растерзают католики.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Ну и что с того? Господь сделал нас всех избранным своим народом, но далеко не всем дано будет сесть одесную от него.
ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР: А сам ты где сядешь, Ян ван Лейден?
(Она с вызовом становится прямо перед ним. Другие жены в испуге пытаются заслонить или оттащить её.)
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Это ты мне?
ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР: Здесь нет другого Яна ван Лейдена, и, стало быть, мне больше некому задать этот вопрос. Ибо я совершенно уверена, что если есть человек, который никогда не воссядет одесную Господа, то человек этот - ты, Ян ван Лейден.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Я борюсь с искушением выставить тебя за городские ворота вместе с этими бесполезными людьми.
ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР: Тебе не придется одолевать это искушение, потому что я сама, своей волей присоединюсь к ним.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Ты будешь делать только то, что я тебе скажу, ибо ты моя жена, пусть даже и ставшая последней из них, и потому у тебя нет ни желаний, ни воли.
ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР: Есть у меня и желание и воля, по крайней мере, сказать тебе, жестокий человек, что если на престол Мюнстера, привела тебя, вопреки тому, что я думаю, Божья воля, а не собственное твое властолюбие, то сделал это Господь на погибель Мюнстеру и нам всем, сколько ни есть нас тут. Если бы Господь хотел, чтобы мы спаслись, он никогда бы не привел тебя в наш край. Но, может быть, тебя послал сюда дьявол? Как-то раз ты сказал, что оскорбить тебя - то же, что оскорбить Господа. Теперь я отвечу тебе, что оскорбить Его можно лишь оскорбив невинность. Потому что сам Он пострадал невинно.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Скажи, Эльза Вандшерер, знаешь ли ты отчего я не высылаю тебя из города вместе с теми, о ком ты так печешься?
ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР: Знаешь это ты, ты мне и скажешь.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Потому что сейчас убью тебя собственными руками.
(Общее смятение. ДИВАРА бросается вперед, заслоняя собой ЭЛЬЗУ ВАНДШЕРЕР.)
ДИВАРА: Я - твоя первая жена, выслушай меня.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Вы все одинаковы - первая ли, вторая или последняя.
ДИВАРА: Да, мы все одинаковы, ибо мы - сестры, хоть и считали друг друга соперницами. Плотское наслаждение, которое ты искал и обретал в объятиях каждой из нас, оставалось затворенным внутри тебя одного, мы же, если нам случалось испытать его, делили его поровну. Ты, Ян ван Лейден, не знаешь, кто мы.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Вы - жены, и этого мне довольно. Отойди в сторону.
ДИВАРА: Беги, Эльза, беги.
ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР: Никому ещё не удавалось убежать от смерти.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Господь умудрил тебя, женщина. Ты права. Так умри же.
(В ярости ударяет её кинжалом. ЭЛЬЗА ВАНДШЕРЕР падает, и другие жены подхватывают её тело. В толпе возникает и становится все громче угрожающий ропот, но по знаку, поданному ЯНОМ ВАН ЛЕЙДЕНОМ, солдаты немедленно окружают изгоняемых и вытесняют их прочь. Звучат рыдания и сетования, которые постепенно стихают вдали. Долгая пауза. Наконец из-за сцены доносятся вопли - это католики убивают оказавшихся за стенами города женщин, стариков и детей.)
ДИВАРА: Господь Бог держит в правой руке одну чашу, и в левой руке другую чашу. В первой хранит Он нашу кровь, пролитую нашими врагами. Вторая же наполнена другою частью нашей крови - той, которую пролили мы сами. И левая чаша, переполнясь кровью этих жертв, перелилась через край. И близится уже день, когда правая чаша примет ту кровь, которая ещё струится у нас по жилам. Господи, зачем Ты сотворил нас? Господи, зачем Ты нас оставил?
СЦЕНА ПЯТАЯ
(Блокада довела лишения, переживаемые жителями Мюнстера, до крайней степени, однако несмотря на это и на тиранию ЯНА ВАН ЛЕЙДЕНА, народ сохраняет религиозный пыл. Собравшись на площади, жители взывают к Богу молитвой.)
ХОР: Приклони, Господи, ухо Твое и услышь меня, ибо я беден и нищ. Сохрани душу мою, ибо я благоговею перед Тобою. Спаси, Боже мой, раба Твоего, уповающего на Тебя. В день скорби моей взываю к Тебе, потому что Ты услышишь меня. Нет между богами, как ты, Господи, и нет дел, как твои. Боже, гордые восстали на меня, и скопище мятежников ищет души моей; не представляют они Тебя перед собою. Но ты, Господи Боже щедрый и благосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, призри на меня и помилуй меня; даруй крепость Твою рабу Твоему. Не премолчи, не безмолвствуй, и не оставайся в покое, Боже. Ибо вот, враги Твои шумят, и ненавидящие Тебя подняли голову. Боже мой! Да будут они, как пыль в вихре, как солома перед ветром. Как огонь сжигает лес, и как пламя опаляет горы, так погони их бурею Твоею, и вихрем Твоим приведи их в смятение.
(Люди расходятся, повторяя три последние стиха. На сцене остаются двое - ГАНС ВАН ДЕР ЛАНГЕНШТРАТЕН и ГЕНРИХ ГРЕСБЕК.)
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Милосердие Божье отвернулось от нас, спасение Его презрело нас, милости Его достаются другим.
ГРЕСБЕК: В Мюнстере нет больше продовольствия, не найти на улице ни собаки, ни кошки - всех до единой их переловили и съели. Даже крысы принуждены глубже прятаться в свои норы, ибо голодающие не побрезговали бы и ими.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: В конечном итоге, Бог-то, оказывается, - католик, а мы про то и не знали.
ГРЕСБЕК: Очень может быть, что Бог - не католик и не протестант и вообще это - лишь имя, которое он носит.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Что же мы в таком случае здесь делаем?
ГРЕСБЕК: Где "здесь"? В Мюнстере?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Здесь, на этом свете.
ГРЕСБЕК: Может быть, ничего. Может быть, все. "Ничего" состоит из "всего", но "все" мало чем отлично от "ничего".
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Если так, то все наши добрые поступки и деяния стоят злых и все стоят одинаково.
ГРЕСБЕК: Да, все стоят одинаково. Ничего они не стоят.
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Если бы мы открыли неприятелю ворота Мюнстера, то совершили бы измену.
ГРЕСБЕК: А что такое измена в глазах Господа?
ЛАНГЕНШТРАТЕН: Не ты ли сказал, что Бог, быть может, - лишь имя, которое он носит. А если Он есть имя или больше, чем имя, измена не имеет в Его глазах никакого значения, ибо относится она к делам человеческим.
